Мариэтта Шагинян - Месс-Менд, или Янки в Петрограде

- И я объяснил вам! - нетерпеливо воскликнул Кресслинг. - Я объяснил, и вы поняли. Человек запасает капитал... А что такое капитал, как не скрытые возможности миллионов дерзаний, желаний, страстей, власти! Вы держите его в банке, но деньги в банке - это растущая в раковине жемчужина ваших неограниченных возможностей проявить себя в мире! Вы переводите деньги в акции, но акции - это силосная башня вздымающихся в человеке страстей. Миллионы нищих гениев умерли неизвестными человечеству, потому что они были нищими. А я, капиталист, могу развернуть свою волю, свои таланты, прогреметь на весь мир, приобрести все, что хочу, повлиять на любой процесс, любое движение в мире, могу создать, могу взорвать, могу...

- Стойте! - воскликнул Морлендер. - Я и сейчас помню ваши тогдашние речи. Капитал продолжает вашу силу и волю за пределы самого сильного человеческого хотения, он вытягивает ваши руки до тысяч километров, усиливает ваши мускулы до стихийной силы землетрясенья, - так ведь? Передаю вашими словами. Они захватили меня. Я повторял их всю свою жизнь. Рост аккумулированной человеческой энергии в миллиардах Джека Кресслинга! И когда я уезжал в Россию, вы опять напутствовали меня, Джек... Вы посоветовали мне глядеть в корень советской экономики. Когда мы, капиталисты, бросаем золото на землю, сказали вы, оно вырастает золотом в три, четыре, десять, двадцать раз большим, чем брошено, и с ним растут личные возможности его хозяина. А коммунисты убили деньги, убили человеческие возможности. У них сколько ни бросай, столько и останется, капитал не растет! У них человеческая психоэнергия, не имея запаса, однодневна, как век бабочки: на один короткий рабочий день, на один локоть длины человеческой руки, - вы помните? Я передаю точно, почти цитирую вас. Так вот, Джек... - Морлендер остановился.

- Продолжайте, - сказал Кресслинг странным тоном.

Инженер не заметил этого тона. Он не заметил и холодной, птичьей неподвижности глаз миллиардера, устремленных на него. Он был охвачен собственными мыслями, занимавшими его всю дорогу в самолете.

- Так вот, дорогой Джек, вы ошиблись - и я вместе с вами. Я месяц пробыл в стране большевиков. По вашим указаниям я изъездил эту страну в надежде вернуть концессию вашего друга Монморанси законным путем. Изучал и всякие другие пути. Присматривался ко всем лазейкам. Наблюдал людей... Джек, не обольщайтесь! Их творческие возможности куда больше наших! Пусть из мертвых денег у них не растут деньги, но зато вырастают заводы, мосты, машины, дороги, каналы, станции! Пусть у них нет капитала или, как вы его называете, "субстрата психической энергии", зато у них есть сама эта энергия - в неограниченном количестве! И в этой энергии накапливается у них тот самый растущий икс, тот дрожжевой грибок, который движет у нас деньгами, заставляя всходить капитал. Знаете ли вы, дорогой Джек, что это за грибок?

Морлендер слегка наклонился в сторону неподвижного Кресслинга. Он дотронулся рукой до его острых колен и заговорил доверительно-дружески, высказывая вслух свои затаенные мысли:

- Не лучше ли нам отказаться от нашего плана, а? Я думал в дороге... Аккумулированная энергия, субстрат - это вы верно. Только вот в чем дело: чья, Джек, чья энергия аккумулирована в капитале, чьей психоэнергии он субстрат? В том-то и дело, что не вашей, Джек, а вот этих самых масс, которые тут, в Миддльтоуне, и там, в каждом штате, работают на вас. А если так, при чем тут ваши персональные возможности? У большевиков, у каждого из них, у каждого рабочего в их стране, больше этих самых персональных возможностей, чем у нас с вами, - этот дрожжевой грибок, рост производительных сил, поднимается у них вместе с их собственной энергией.

Джек Кресслинг расхохотался.

То был резкий хохот, с повизгиваньем на верхних нотах, и, хохоча, Кресслинг держал голову низко опущенной, чтоб собеседник не заметил вспыхнувшего в его глазах страшного, истерического бешенства. Нога его незаметно искала под столом и, найдя, надавила самую крайнюю педальку слева.

Тотчас в ответ на нажим педали дверь открылась, и в комнату заглянула необычайной красоты женщина, огненно-рыжая, с оливково-смуглым, ярким, как тропический цветок, лицом.

- Войдите, миссис Вессон, - произнес Джек Кресслинг. - Вы, как всегда, во-время!.. Морлендер, то, что вы говорите, остроумно. Это надо обдумать. Мы обдумаем вместе. А пока - покурим и обсудим, что делать взамен концессии Монморанси.

Тем временем миссис Вессон неслышно скользнула в комнату. Змеиным движением она открыла дверцу шкафчика, отделанного перламутром, достала бутылку, графин, стаканы, сифон. Коробка, источавшая аромат табака, легла на стол. Морлендер протянул руку за сигарой.

- Кстати, где ваши чертежи, дружище? Вы понимаете - те самые... спросил вдруг Кресслинг, как будто вспомнив что-то неотложное.

- У Крафта в сейфе, - с удивлением ответил Морлендер, зажигая свою гавану и с наслаждением затягиваясь ею. - Все у Крафта. Перед отъездом, вы ведь сами знаете, я сдал ему наши технические расчеты, модель, формулы... Даже завещание успел... успел...

Он вдруг остановился.

Еще раз заплетающимся языком, сонно, словно отсчитывая буквы, протянул: "У-с-пе..." - и опустил голову на грудь.

- Заснул, - спокойно произнес Джек Кресслинг, вставая и глядя в глаза своей секретарше. - Он стал очень опасен. Нам нужно спрятать его и держать в тайнике. Его распропагандировали! Моего инженера распропагандировали! Завещание - черта с два! Элизабет, мы сделаем вас пока его законной вдовой... Запомните: вы тайно обвенчаны с ним. Он вам оставил по завещанию свои чертежи. И поскорей, поскорей, - все это надо успеть в ближайшие два-три дня!

2. АРТУР МОРЛЕНДЕР ВСТРЕЧАЕТ СВОЕГО ОТЦА

В майское утро по Риверсайд-Драйв с сумасшедшей скоростью мчался автомобиль.

Молодой человек весь в белом, сидевший рядом с задумчивым толстяком, почти кричал ему в ухо, борясь с шумом улицы и ветра:

- Не успокаивайте меня, доктор! Все равно я беспокоюсь, беспокоюсь, беспокоюсь!

Толстяк пожал плечами:

- Я бы на вашем месте не делал слона из мухи. Мистер Иеремия слишком умный человек, Артур, чтобы с ним что-нибудь случилось.

- Но телеграмма, телеграмма, Лепсиус! Чем объяснить, что она от каких-то незнакомых лиц? Чем объяснить, что она не мне, а секретарше Кресслинга, этой бархатной миссис Вессон, похожей на кобру!

- Очень красивую кобру, - вставил, подмигивая, доктор.

- Черт ее побери! - вырвалось у Артура. - Вы знаете, как мы дружны с отцом, - ведь мы даже считываем мысли друг друга с лица, словно два товарища, а не отец и сын. Можно ли допустить, чтоб он поручил кому-нибудь телеграфировать о своем приезде на адрес Вессон, а не на наш собственный, не мне, не мне?.. Что это значит, что под этим скрывается?