Анатолий Скачко - Может быть — завтра

Никогда министерство Франции не было столь уступчивым.

Наконец все кончено. Старик за столом незаметно вытирает платком капельки пота на лбу и достает изящный портфель с массивным замком.

— Полная тайна. Здесь я храню документы даже от семьи. Проект договора. Прочтите.

Поляк тщательно проверяет документы.

«Мы, правительство Французской республики… ставящее своей целью обеспечение культуры и цивилизации… к совместной борьбе против идей, подрывающих основы мира». Слова — пустяки. Вот нужное:

— Условия будущих границ, гарантия военной помощи. Кредиты. Стоп. 80 миллионов. Мало.

Министр Франции краснеет, как взбешенный школьник.

— Простите. Так было условлено раньше. Менять теперь не время.

Поляк непреклонен.

— Да. Но мы не учли паники на бирже. Мы не думали, что ваша финансовая мощь так покачнется. 100 миллионов едва покроют потерю на падающей валюте.

Люди во фраках сдержанно вежливы. Кабинет безупречно выдержан, но все-таки голый сенегалец, торгующий бананами на улицах Танжера, или торговка селедками на парижском базаре почувствовали бы здесь что-то знакомое, сближающее их с этими людьми, говорящими на языке высокой дипломатии. Выдержке даже дипломатов есть границы. Почетный легион трепещет на груди, точно лист в бурю.

— У нас упала валюта. Наша финансовая, система покачнулась. (Ой, как закололо в боку: врач запретил волноваться. Проклятый поляк!) Знаете, правительство не уполномочило меня продолжать уступки до бесконечности.

Польский дипломат незаметно пожимает плечами.

— Хорошо. Мы можем подождать результатов ваших переговоров, — и, собираясь вставать, кидает на стол плотную пачку документов, которую держал и руках.

От удара голубой листок бумаги вылетает из пачки и падает к нему на колени. Элегантным движением на лету поляк ловит этот невиданный им документ и, перевернув, читает:

«Твое поведение безобразно. Ты третий раз забываешь оплатить счет моего ювелира, ставя меня в неловкое положение. Если ты не настолько обезумел с своими планами войны, что не забываешь отдыхать от них в моей кровати, то не должен забывать и платить за это. Не хочешь ли, чтоб я обратилась к твоей жене с просьбой оплатить счета любовниц ее мужа?»

«Секретные документы, которые берегутся от семьи», мелькает в голове поляка, но раньше, чем он успевает положить записку, старик за столом краснеет, румянец перелезает даже на нос и с живостью, невероятной для его тела, он перехватывает злополучную бумажку и, запихав в груду документов, прячет все в стол.

И только после, опомнившись, ища выхода, сразу не думая, говорит:

— Эти документы вам не нужны. Все и так ясно. Вы просите 100? Хорошо. Пусть будет 100. Я согласен.

И когда сбегает с лица краска, уже взвесив, добавляет:

— Кабинет меня не уполномочивал, но для сохранения дружбы я надеюсь провести 20 миллионов дотации.

И, пожимая протянутую руку, еще раз не то официально, не то просительно добавляет:

— Только полная тайна. Никому ни слова о документах.

Поляк вежливо наклоняет голову.

В кабинет уже входят вызванные звонком чины министерства и стенографистки. Трещит машинка.

1435-й тайный франко-польско-русский договор подписан сторонами.

Как делают патриотов

Такова была война для банкиров, генералов и политиков. Для людей же, стоящих на нижних ступенях социальной лестницы, эти же самые события случались совершенно неожиданно, якобы помимо чьей-либо воли и, поданные в умелом оформлении бульварной прессы, казались подлым нападением врага, от которого нет иной защиты, как браться за оружие и драться до последней капли крови.

Так думал о войне и Жан Жервье, механик завода Ситроен в Париже.

Уже один образ мыслей показывает, что Жервье не увлекался коммунистическими идеями и твердо верил социал-демократической партии, в которой, по его мнению, должен был состоять каждый квалифицированный рабочий, имеющий достаточно своего добра, чтобы не думать об экспроприации чужого. Он считал ниже своего достоинства читать «Юманите» и подобные ей листовки, и потому для него война началась неожиданно, не дав даже опомниться и сообразить происходящее.

Утром он работал, как обычно, на заводе.

До полудня все шло нормально. Ориентация Франции в войне тогда еще не была выяснена, и газеты не будоражили массы, печатая только официальные сводки.

Поэтому рев заводской сирены, раздавшийся ранее обеденного перерыва, изумил его так же, как и многих других рабочих. Они спешно бросали станки, выключали моторы, недоумевая, что произошло.

Работа сборочной мастерской, где был Жервье, замерла, точно насторожившись перед нарастающими событиями. Смолк рокот моторов.

Смолк рокот моторов…

На сжатых стальных пружинах, на полутакте застыли клапаны, оборвав свою дробную стукотню. Сквозь решетчатое окно Жервье видел, как быстро пробегали рабочие в синих промасленных блузах.

Выйти из мастерской в рабочее время?

Обычно это грозило увольнением.

Сейчас же двор заполняли все новые и новые группы, выбегая из всех дверей, оживленно жестикулируя и перекликаясь.

Очевидно, случилось что-то важное, необычное, заставившее дирекцию сломать строгий темп напряженной работы! Что произошло, выяснилось скоро. Жервье еще не успел вытереть рук, как в дверь мастерской влетел заведующий, держа кипу каких-то бумаг.

Вытянувши из пачки нужный лист, он закричал:

— Военнообязанные 2-й мастерской! Бросайте работу. Срочно на призывные пункты! Объявлена мобилизация.

И, переходя с крика на ласковый бас, снисходительно добавил:

— За недоработанные часы фирма вам сегодня оплатит.

Много после Жервье понял, что все события были подготовлены умелой рукой. Не успел он переодеться и получить в конторе воинскую книжку, как со двора уже донеслись прыгающие, возбужденные звуки «Марсельезы».

Призывники завода Ситроен строились на дворе и в тяжелом топоте кованых сапог, выбивая такт, пели сотнями прокопченных глоток: «Идемте, дети, за родину, день славы наступил…»

Огромный заводской двор был залит до краев толпой рабочих. Жервье выбежал туда как раз в тот момент, когда тяжелые ворота только что распахнулись, выпуская начало колонны. В солнечном воздухе трепетали трехцветные флаги, и звонкоголосая медь оркестра рвалась из прокопченных стен фабрики.

Юркие сержанты в цветной форме зуавов бегали в толпе, сколачивая в строй ряды рабочих.

— Стройся, подтяни брюхо, грудь вперед! — кричали они, расталкивая синие блузы.