Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи

Но возникает неизбежный вопрос. Способно ли человечество учиться на собственных ошибках? Ответ подсказывает уже сама наша природа. Последовательно проходя в материнском чреве все стадии эволюции, мы словно бы повторяем грандиозную мистерию жизни. За считанные месяцы пробегаем невообразимую дистанцию в сотни миллионов лет, заботливо освобожденную от тупиков и ответвлений слепого отбора, яростной конкурентной борьбы. Обретя затем отдельность самостоятельного существа и постигая великое таинство речи, каждый из нас как бы проигрывает сценарий становления человека как вида. Неудивительно, что и каждое новое поколение стремится набить на заезженных колдобинах собственные шишки. Прав Бернард Шоу: история учит только тому, что ничему не учит.

Обращая свой взор назад, мы зачастую пытаемся развеять нынешние тревоги. В прошлом уже ничего нельзя изменить. Лишь будущее, пока не сделан действительно роковой шаг, остается открытым. Поэтому едва ли разумно прыгать по вчерашним выбоинам, да еще и с завязанными глазами.

Верно, верно заметил Конфуций: «Народ можно принудить к послушанию, но его нельзя принудить к знанию». Зато знание можно закрыть, а заодно и перекроить мозги, сделав их невосприимчивыми к адекватному отражению действительности. Без него, адекватного, нет понимания, нет чувства личной ответственности и собственного достоинства. И совести в конечном счете тоже. Мы несем в глубинах своего подсознания все ужасы дремучей архаики.

Ни атомная энергия, ни генная инженерия не смогут обуздать спящих чудовищ, что готовы вырваться на свободу под рев озверелой толпы. Между тем, на глазах одного поколения человечество превратилось в космический фактор. С полным на то основанием мы говорим о глобальном влиянии техносферы, о сфере разума — ноосфере, изначально отвергающей все, что способствует разъединению людей. В том числе предрассудки: религиозные, расовые, национальные. Альтернативы этому общемировому процессу нет. От него в конечном итоге зависит наше выживание. Познать, а следовательно, и преодолеть устойчивые стереотипы прасознания в сущности заставляет сама жизнь. Глобальный характер ее мегапроблем, несовместим с любым групповым или узконационалистическим подходом.

И здесь особенно важно помнить, что в борьбе за чистоту разума нет и не может быть раз и навсегда завоеванных рубежей. Каждому новому поколению предстоит мысленно оценить пройденный путь и сделать свои собственные выводы. Это необходимая ступень становления.

Кто мы? Откуда? Куда идем?

Мы не ищем ответов.

Бросая зерно в борозду, не задумываемся над тем непреложным и одновременно удивительным фактом, что работаем на будущее. Суматоха буден, их нервный ритм не очень-то способствуют философским раздумьям над конечным смыслом каждодневных усилий.

Будущее всегда считалось прерогативой пророков, оракулов и астрологов. Наш век добавил к этому списку футурологов, прогнозистов и авторов научной фантастики. Футурология потерпела очевидное фиаско. О прогностическом даре нынешних аналитиков предоставляю судить телезрителям. Равно как и об астрологических экзерсисах, что предписывают всем Львам успех в деловых переговорах во вторник и транспортные осложнения всем Девам — на ближайшую среду.

Поэтому обратимся к фантастике — научной и мифопоэтической. Скорее неявно, нежели узаконено, обе эти ветви во многом определяют уровень и качество нашего менталитета. Как Джэкил и Хайд в одноименной повести Стивенсона в едином лице. Как правое и левое полушария мозга.

В идеале фантастика представляет собой некий синтетический метод познания, открывающий неизвестные ранее стороны бытия. Не случайно видный футуролог Роберт Юнг отдал пальму первенства в разработке прогнозов не логическому мышлению и даже не критическому исследованию имеющихся данных, а творческому воображению. «Оно характеризует эпоху, — говорит он в работе «Роль воображения в исследовании будущего», — и очень часто выводит ум за пределы противоречий, которые характеризовали прошлое и представлялись неразрешимыми».

Питаясь живительным соком научных идей, фантастика не перестает быть искусством. В отличие от науки, которая неудержимо ветвится, образуя все новые ячейки узкой специализации, научная фантастика всякий раз стремится создать целостную картину мира.

Палитра идей, обгоняющих время, исследование социальных моделей, блистающие солнца утопических миров и мрачные пророчества грядущих опасностей — все это разные лики изменчивой музы. Мгновенные черты, по которым едва ли возможно судить о всем облике. Как незаметно, как естественно просто перетекает она в реальность. «Космический корабль», «космонавт», «космический скафандр», «невесомость» — эти знакомые всем термины подарила научная фантастика. После полета Юрия Гагарина они вошли и в язык науки, и в повседневный обиходный язык.

Фантасты предсказали спутник связи и голографию, атомную бомбу и лазер, подводные аппараты и алмазы в Якутии. Оглядываясь на пройденное, могу добавить генную инженерию, частицы со скрытой массой, вакуумный компьютер и, разумеется, нейтронную бомбу, опередившую реальность на двенадцать лет.

Роль фантастики в современном, бурно развивающемся мире трудно переоценить. Только одно то, что она подготавливает общественное мнение к вторжению в жизнь очередных научно-технических новинок, делает ее незаменимой. Именно благодаря усилиям поколений фантастов человечество приняло как нечто давно ожидаемое и первый искусственный спутник, и первый орбитальный полет, и высадку на Луне.

Психологически мы давно готовы лететь к Марсу и в принципе ничего не имеем против полетов к звездам, что едва ли возможно в обозримом будущем.

Для меня наиболее заманчивой в научной фантастике была возможность выразить невыразимое. Через образ, через метафору, наконец, через символ попытаться перешагнуть барьеры, которые принципиально — таковы законы природы — нельзя одолеть. Вот, на мой взгляд, наиболее типичный пример.

Согласно современным космогоническим представлениям, наша Вселенная переживает процесс бурного расширения из сверхплотной точки, в которой вещество-поле равно как и пространство-время пребывали в некоем невыразимом даже языком математики единстве. Можно ли заглянуть за эту постоянно убегающую от наблюдателя границу? Очевидно, нельзя, потому что, согласно теории относительности, никакой обладающий конечной массой объект не может двигаться со скоростью света. Но на то и существует научная фантастика, чтобы нарушать, причем совершенно осознанно, если этого требует развитие темы, любые запреты науки. Так родился рассказ «De profundis» («Из бездны»), в котором космонавт «прыгает» через барьер, вырывается за «край» расширяющейся Вселенной. И там, где безраздельно властвует — вне времени и пространства — непредставимое ничто, продолжает работать человеческая мысль. Жажда познания, вечно живущая в человеческом сердце, не может смириться даже с налагаемыми неумолимыми уравнениями «табу», представлялась мне неизмеримо важнее спора с прописными истинами науки.