Юрий Яровой - Хрустальный дом

Он и сейчас был в таком состоянии… Даже неловко смотреть на него: голос дрожит, срывается, в глазах блеск какой-то полупьяный… И без конца:

— Ольга Михайловна, Ольга Михайловна…

— Постойте, — сообразил я и сам неожиданно для себя перешел с ним на «вы». — Ведь меня послала разыскать вас Ольга Михайловна. Это все вы должны ей рассказать, ей!..

Он вспыхнул, потом побледнел, засуетился вокруг меня, не зная, куда засунуть масляную тряпку…

— Да, конечно, — пробормотал он. — Я ей все покажу. Я ведь это для нее сделал…

— Для нее?

— Ну да. — Он овладел собой и только руки опять не знал, куда девать: то в карманы куртки спрячет, то хрустит пальцами… — Сам по себе кристалл еще не может снять полностью гнет клаустрофобии. Кристалл должен быть прозрачным или хотя бы полупрозрачным. Он не должен давить на человека своей ограниченностью, конечностью своего внутреннего объема. «Значит, стекло?» — подумал я. Но стекло слишком хрупкое и дорогое. Это был долгий путь, я уж и не помню, как пришел к идее «твердой воды». Скорее всего потому, что она дешевая. Дешевле всего. А потом уже стал пытаться замораживать воду в прочных цилиндрах… Показать?

— Нет, я должен позвонить Ольге Михайловне. Где тут у вас телефон?

Она, видимо, бежала. Во всяком случае, пришла запыхавшаяся, широко открытыми глазами, с какой-то странной улыбкой долго глядела на Кудреватых, потом, словно не веря своим глазам, покачала головой и сказала — каким-то быстрым, счастливым полушепотом:

— Господи, да это же Ленчик… Как же я тебя не узнала? И давно ты у нас? Хм, чудо мое… Значит, все-таки придумал? Какое счастье, а? Какой же ты все-таки упрямый, Ленчик…

Подошла к онемевшему Ленчику, обняла его, отпустила, разглядывая со счастливой улыбкой, потом потрепала рукой по волосам…

— Ну, показывай, чудо мое. Значит, научился мгновенно замораживать воду? А не растает она у тебя? Водяные замки…

— Нет, — выдохнул Ленчик. — Нет. Не волнуйтесь, Ольга Михайловна. Я все проверил. В «твердой воде» все молекулы ориентированы в одном направлении. Вот смотрите, что я делаю. — Вдруг засуетился он вокруг пресса, вытаскивая откуда-то тяжелый соленоид и устанавливая его на матрице. — Каждая молекула воды имеет возможность застыть в шести вариантах. А я сильным магнитным полем заставляю их выстроиться… Вот соленоид. Тогда они словно упаковываются. Как кубики в коробке. И тут очень важно быстро, пока они не успели рассыпаться, изменить ориентацию, отобрать у них энергию движения. Зафиксировать… Смотрите.

Он из-под стеллажа вытащил ведро с водой… Лед? Да, сверху плавали льдинки. Зачерпнул талую воду ведерком поменьше, залил в матрицу под прессом, включил соленоид, затем что-то щелкнуло, соленоид отлетел в сторону, а сверху, на воду в толстой стальной матрице, ринулся пуансон…

Я глянул на Ольгу Михайловну: она завороженно, широко открытыми глазами смотрела на пресс, на воду в ведре, на Ленчика… У меня было такое чувство, что она все это видит сразу одновременно и даже воду за толстыми стенками матрицы.

— Вот, — сказал, смущенно улыбаясь, Ленчик. — Смотрите.

Из матрицы медленно выползал прозрачный, чуть-чуть зеленоватый блок точно такой, как на тумбочке в «манеже». Ольга Михайловна бережно взяла блок в руки, недоверчиво, покачивая головой, повернула его узкой гранью, грань блеснула под лампой мимолетной радугой…

— Чудо, — пробормотала она. — Просто чудо… Как это у тебя получается?

Ленчик сиял. Впрочем, «сиял» совершенно не то слово; он просто излучал счастье, трудно было вообще понять, что же здесь большее чудо: только что извлеченный из-под пресса блок или сам его изобретатель…

— А вы попробуйте, — уговаривал он Ольгу Михайловну. — Это очень просто: сначала рукояткой нужно создать такое давление, чтобы отжать из воды газы, но быстро, не дольше двух-трех десятых секунды, а потом сразу до ста тысяч атмосфер.

— Нет, нет! — запротестовала Ольга Михайловна. — У меня это не получится. Вот, — кивнула она на меня, — Володю обучите.

И он меня обучил: самое главное, как я понял из его объяснений, нужно было точно представить, буквально зримо, до осязаемости, что вода в матрице остекленела. В тот момент представить, когда давишь на рукоятку. Но получилось лишь с третьей или четвертой попытки. И когда Ленчик заявил, что на этот раз получилось, я почувствовал себя таким разбитым, таким измочаленным от этих попыток угадать нужное давление на рычаге, что невольно опустился на ящик рядом с прессом — ноги не держали.

— Ну и работенка!..

И в этот момент в лаборатории появился Ваграм Васильевич. Радушный, величавый, как всегда, он буквально выхватил из рук Ольги Михайловны только что мною отпрессованный блок.

— Ай-яй, милая Ольга Михайловна! Такое открытие, такое изобретение… Нобелевская премия! А вы молчите… Ай-яй-яй!..

— Да это не мое открытие, — рассмеялась Ольга Михайловна. — Вот он это чудо сотворил, — указала она на вконец растерявшегося Ленчика.

— Да? — уставился в изумлении на техника, которого он, очевидно, видел впервые в жизни, величавый Ваграм Васильевич. — Но это же прекрасно! Это же гениально!

Вокруг пресса уже собралось немало людей: начальник лаборатории, инженеры, лаборанты…

— Так что, товарищи? — обвел собравшихся орлиным взглядом Мочьян. Новое изобретение? Прекрасно, отлично, как я понимаю…

Мочьян обожал изобретения. В институте раз и навсегда был установлен единый порядок: все, что выходит из стен института, — проекты, статьи, интервью, а тем паче заявки в Комитет по делам изобретений, — все выходит только с визой директора. Исключение существовало лишь для Виноградовой. Однако Ольга Михайловна этим исключительным правом пользоваться не желала, и все ее статьи, так же как и ее сотрудников, попадали на стол к Ваграму Васильевичу. «Зачем вы меня обижаете? — возмущался Ваграм Васильевич. — Вы ведете совершенно самостоятельную работу, у меня хватает работы с другими товарищами, соавторов у меня хоть отбавляй, милая Ольга Михайловна…»

У пресса встал сам «автор проекта». Но этот раз он штамповал блоки молча, без объяснений, и только мелкие капли пота, покрывшие все его лицо, говорили о том, что и ему, не только мне, штамповка дается с огромным напряжением. «Словно выжатый лимон, — пришла вдруг в голову мысль. — Вот почему он выглядит таким измученным…»

— М-да… — сказал ошеломленный Ваграм Васильевич, когда у его ног поднялась стопка хрустальных блоков. — А может, тает? Не проверяли?

— Не тает, — ответил Ленчик.