Рэй Брэдбери - Попрыгунчик

Учительница кивала, Эдвин читал дальше.

Он спустился по перилам и, запыхавшись, вбежал в Гостиную.

— Мама!

Мать лежала в пухлом красно-коричневом кресле, похожая на изделие из костяного фарфора. Она тяжело дышала и обливалась потом, как после пробежки.

— Мама, ты вся мокрая!

— А, привет. — Она глядела укоризненно, словно по его вине спешила и вспотела. — Ничего, ничего. — Она притянула его к себе и расцеловала. — Прости, дорогой. Я нехорошая. А у меня для тебя сюрприз. Скоро твой день рождения!

— Уже? Прошло всего десять месяцев.

— Все равно, завтра у тебя праздник. Да свершится чудо. Я так говорю. А все, что я говорю, правда, мой дорогой.

— И мы откроем еще одну комнату? — Эдвин был ошеломлен.

— Четырнадцатую! А на следующий год — пятнадцатую, и так до двадцать первого дня рождения, когда мы откроем самую важную комнату и ты станешь хозяином Дома, Богом, Отцом, Повелителем Мира!

— Ура! — Он подкинул вверх книги.

Они с Матерью засмеялись. По всем континентам пробежало эхо, зазвенела хрустальная посуда.

Эдвин лежал в постели, на которую падал лунный свет. За открытым окном находился край Мира. За ним — мир голубой и зеленый, где жили Злобные Душегубы.

Завтра предстояло праздновать его день рождения. Почему? Разве он был хорошим мальчиком? Нет. Ну и почему? Оттого что… было тревожно. Да. Вот именно. День рождения был нужен, чтобы развеселиться и успокоиться.

Эдвин предвидел, что теперь дни рождения будут случаться все чаще. Дела в доме запутывались. Пружина сжималась. Мать смеялась делано и слишком часто, ее глаза сверкали диким блеском.

— А Учительницу пригласим?

— Нет!

Они с мамой никогда не встречались.

— Почему нет, Мама?

— Потому.

— А вам не хочется встретиться с Мамой? — спросил он Учительницу.

— Потом когда-нибудь.

Куда Учительница уходит по вечерам? В какую-нибудь из тайных комнат? Эдвин посмотрел на стену деревьев. Вряд ли.

Его глаза закрылись.

В прошлом году, когда в доме стало тревожно, мама тоже передвинула его день рождения.

Как-нибудь ночью, мечтал он, я отправлюсь на Верхние земли и посмотрю, вправду ли Учительница сидит там все время.

Подумай о чем-нибудь другом. Бог. Бог, который построил эту Страну. Подумай о Его Смерти, о том часе, когда Его раздавило из зависти металлическое чудище на бетонной дороге.

Не иначе, Мир всколыхнулся, когда Он умер.

Однажды и я стану Богом. Мама так говорит.

Эдвин заснул.

Утром внизу зазвучали веселые голоса. Они доносились и из комнат, и из двора. Эдвин прислушивался у запертой снаружи двери; по праздникам она всегда бывала закрыта, пока голоса не смолкнут. Эдвин нахмурился. Чьи это голоса? Наверное, работников Бога. Не той же компании с картин Дали, которая живет снаружи? Мама ненавидит их прямо до одури. Тишина.

— С днем рождения!

Мама, приплясывая на ходу, отвела его к праздничному столу. Пирожные, мороженое, клубника, ветчина, говядина, окорок, высокие стаканы с чем-то розовым, белоснежный торт с его именем и красными цифрами… Эдвин был поражен.

— Откуда все это взялось?

— Откуда берется вся еда, — загадочно отозвалась мама, качая подолом нарядного зеленого платья.

В музыкальной комнате она протренькала на фортепьяно мелодию и пропела: с днем рожденья тебя, с днем рожденья, милый Эдвин, с днем рожденья тебя…

Взрыв радости. Напитки в стороны, начались танцы. Она боялась остановиться.

Серебряным ключом она отперла четырнадцатую, запретную дверь. Ну что там, что там?

Дверь скользнула в стену.

Разочарование. Четырнадцатая деньрожденная комната не содержала в себе ничего интересного. На шестой день рождения для него была открыта школа на Верхних землях. На седьмой? Игровая комната в Нижних землях. На восьмой? Музыкальная комната. На девятый: кухня, повсюду блестевшая хромом. На десятый: помещение с граммофоном, где вращались диски и с них пели ангелы. На одиннадцатый — садовая комната, то есть лужайка, где ковер рос из земли и его не подметали, а стригли. На двенадцатый и тринадцатый день рождения его ожидали чудеса маминой туалетной и новая комната для него самого. А теперь он разглядывал четырнадцатую комнату, страшно разочарованный. Тусклый коричневый чулан. Они вошли.

Мама рассмеялась.

— Ты понятия не имеешь, что это за волшебство. Закрой дверь.

Она поспешно стала тыкать в красные кнопки на стенке.

— Мама! — взвизгнул Эдвин.

Стена заскользила вниз. Комната двигалась.

— Тихо, милый, — успокоила его мать.

В ужасе он наблюдал, как стена, прихватив с собой дверь, уходила в пол. Появилась другая дверь, потом еще одна. Комната остановилась. Мать указала на странную новую дверь.

— Открывай.

Эдвин открыл дверь и застыл как громом пораженный.

— Куда девалась Гостиная? Как мы сюда попали? Это же Верхние земли!

— Мы прилетели! Теперь раз в неделю ты будешь летать в школу вместо длинного обходного пути.

— О, мамочка!

Затем они со смаком бездельничали на мягкой садовой травке и прихлебывали из плошек яблочный сидр, опираясь локтями о темно-красные шелковые подушки и дергая босыми пятками, когда их щекотали одуванчики. Три раза Мама вскакивала, заслышав за деревьями рев Чудовища. Одно из этих Чудовищ насмерть задавило Бога.

— Я не дам тебя в обиду, — заверил Эдвин.

— Спасибо, — отозвалась она вежливо, но неспокойно.

За деревьями поджидал Хаос. Металлические звери издавали брачный зов. Мама вздрагивала и одергивала свою блестящую шаль. Один раз они заметили, как в голубом просвете между кронами пролетела с гулом хромовая птица.

Из сада вела за деревья, в забвение, двойная дорожка. По ночам на ней (мать сообщила это за сидром напряженным шепотом) рычат звери, готовые раздавить Эдвина.

— Видишь? — указала она. — Это они оставили.

Посередине между тропами виднелись маслянистые, похожие на черную патоку, лужи.

День рождения кончился ничем, как целлофан в печи. Только треск напоследок.

На закате, в уютной безопасной Гостиной, Мать втягивала в себя шампанское через крохотные зернышки ноздрей и глазок рта. Ее груди немного вздымались при икоте. Сонная, едва держась на ногах, она загнала трезвого (сидр не в счет) Эдвина в его спальню и отправилась вниз; вскоре послышался грохот бутылки с шампанским, пересчитавшей ступени двух маршей.

Раздеваясь, он раздумывал. Этот год. Следующий. Какие комнаты ему покажут через два года, через три? Звери. Раздавили. Бога. Насмерть. Что такое «насмерть»? Что такое смерть? Это чувство? Богу оно понравилось? Или смерть — это путешествие?