Рэй Брэдбери - Разрисованный

Хозяин приклеил пластырь на место.

— Фелпс, ты неудачник. Почему ты позволил этой старухе так раскрасить себя?

— Я не знал, кто она.

— Без сомнения, она обманула тебя с этой картинкой. Там ничего нет. Совсем. Никакого рисунка.

— Она проявится. Надо подождать.

Хозяин рассмеялся.

— Ну хорошо. Я подожду. Пойдем. Так или иначе, мы покажем тебя этому сборищу. Но только частично.

Они вышли к публике под взрыв оркестра.

Поздно ночью он стоял со своим чудовищным видом, выставив вперед руки, как это делает слепой, чтобы сохранить равновесие, почувствовать себя в этом мире, который устремляется на тебя, крутит и вертит и вот-вот свалит с ног. У зеркала он поднял руки.

На плоской, тускло освещенной поверхности стола лежали склянки с перекисью, кислотой, серебряные бритвы и квадратные листочки наждачной бумаги. Он брал каждый из этих предметов один за другим. Он смачивал ужасный рисунок на груди и тер его. Он работал час, не прерываясь.

Вдруг ему показалось, что кто-то стоит позади в дверях его домика на колесах. Было три часа утра. Он ощутил слабый запах пива. Она вернулась домой из города.

Фелпс не повернулся.

— Лизабет? — спросил он.

— Лучше тебе избавиться от нее, — сказала она, следя за движением его рук, в которых он держал наждачную бумагу. С порога она шагнула в комнату.

— Мне бы и самому не хотелось, чтобы у меня была такая картинка, — ответил он.

— Нет, хотелось, — настаивала она. — Ты все продумал заранее.

— Да нет же.

— Знаю я тебя, — ухмыляясь, сказала она. — О, я знаю, как ты меня ненавидишь. Ну да, ничего. Я тоже тебя ненавижу. И уже давно. Ты располнел и покрылся жиром, ты думаешь, тебя такого можно любить? Я могла бы рассказать тебе, что такое ненависть — это чувство мне знакомо. Почему ты не спросишь меня об этом?

— Оставь меня в покое, — попросил он.

— И перед всей этой толпой ты устраиваешь спектакль, в котором я поневоле участвую, ничего об этом не подозревая!

— Я не знал, что у меня там, под пластырем.

Она обошла вокруг стола, держа руки на бедрах, обращаясь к кроватям, стенам, стульям, выплескивая все, что у нее накопилось, а он подумал:

«Или я знал? Кто же создал эту картинку — я или колдунья? Кто из нас двоих? И как? Неужели я действительно хочу, чтобы она умерла? Нет! И все-таки…»

Он наблюдал, как жена подходила к нему все ближе и ближе, он видел, как напрягаются ее горловые мускулы, откликаясь на ее крики.

Это, и это, и это он делал не так! То, и то, и то было просто отвратительным! Он был лгуном, прирожденным интриганом, жирным, ленивым и безобразным. Неужели он считает, что может сравниться с хозяином? Или он легок и подвижен, как эльф? Или он достоин кисти Эль Греко? Да Винчи?! Или Микельанджело?! Она дошла до истошного вопля. Она бросала ему в лицо упрек за упреком.

— Ты не запугаешь меня настолько, чтобы я осталась с тобой и позволила тебе касаться меня своими грязными лапами! — заявила она с торжествующим видом.

— Лизабет, — произнес он.

— И не называй меня больше Лизабет! — пронзительно закричала она. — Я разгадала твои планы. Ты заимел эту картинку, чтобы запугать меня. Ты подумал, что я не осмелюсь оставить тебя. Как бы не так!

— В следующую субботу, вечером, мы откроем вторую картинку, и ты будешь мной гордиться, — сказал он.

— Гордиться! Как ты глуп и жалок! Ты похож на кита. Ты видел когда-нибудь выброшенного на берег кита? А я видела, когда была маленькой. Они пришли и пристрелили его. Его застрелила береговая охрана. Ты — кит!

— Лизабет.

— Я ухожу, вот и все. И беру развод.

— Не делай этого.

— Я собираюсь выйти замуж за мужчину, а не за жирную бабу, как ты. На тебе столько жира — никакой сексуальной привлекательности!

— Ты не можешь уйти от меня, — сказал он.

— Посмотрим.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— О, — сказала она. — Иди и любуйся своими картинками.

Он потянулся к ней.

— Убери свои руки, — закричала она.

— Лизабет.

— Не приближайся ко мне. Меня тошнит от твоего вида.

— Лизабет…

Казалось, засверкали огнем все глаза на его рисунках, пришли в движение все змеи, все монстры, широко раскрылись их глотки, изрыгающие пламя. Он пошел к ней — не человек, а целая толпа.

Он почувствовал прилив крови во всем теле, забился пульс на запястьях, на ногах, бешено заколотилось сердце. Более того, океаны горчицы и острых приправ и миллионы напитков, которые он влил в себя за последний год, закипели в нем; лицо приобрело цвет нагретого до кипения пива.

А розы на руке напоминали плотоядные цветы, выросшие в жарких джунглях, а теперь вырвавшиеся на свободу, чтобы обрести новую жизнь в прохладном ночном воздухе.

Он схватил ее, как может схватить огромный зверь сопротивляющуюся жертву. Это был неистовый жест любви, возбуждающий и требовательынй, ожесточавшийся по мере того, как она прилагала все усилия, чтобы оттолкнуть его. Она била и царапала картинку на его груди.

— Ты должна полюбить меня, Лизабет.

— Пусти! — пронзительно кричала она. Она изо всех сил била по картинке, которая пылала огнем под ее кулаками. Она глубоко поцарапала его ногтями.

— О, Лизабет, — проговорил он, его руки подвинулись к ее плечам, затем — к шее. — Не уходи.

— Помогите, — громко закричала она. Кровь текла из его груди.

Он обхватил пальцами ее шею и сильно сжал.

И замер ее сдавленный крик.

А за стенами домика шуршала сухая, выжженная солнцем трава. Донесся топот бегущих ног.

Мистер Уильям Филиппус Фелпс открыл дверь.

Они поджидали его: Скелет, Волшебник, Воздушный Шар, Электра, Карлик, Пучеглазый. Чудища, расположившиеся ночью на сухой траве.

Он направился им навстречу.

Он шел и понимал, что ему надо уйти отсюда; эти люди ничего не поймут, ибо никогда ни над чем не задумывались. Постольку поскольку он не спасался бегством, а спокойно шел между шатрами, оглушенный случившимся, чудища медленно расступились, чтобы пропустить его.

Они молча наблюдали за ним, потому что надеялись, что он не убежит.

Он шел через черный луг, и ночные бабочки, взмахивая крыльями, били его по лицу. Он твердо шел до тех пор, пока не скрылся из виду, сам не ведая, куда идет. Они следили за ним, пока он был виден, а потом повернулись к безмолвному домику и распахнули настежь дверь…

Разрисованный уверенно шагал по высохшему лугу, оставив город позади.

— Он пошел этой дорогой! — Услышал он слабо доносящийся голос. Факелы и фонари отбрасывали слабые отблески света на придорожные холмы. Были видны расплывчатые фигуры бегущих.