Александр Тюрин - Шизогония

Я направил "Боливара" к юпитерианской реке, вот гребни её волн почти уже достают до корпуса. Оказалось, переборщил. Машину подхватила мощная турбулентность и бросила в сторону.

Я готов был резко поднять «Боливара», как в кабрировании. Потянул ручку управления на себя и именно в этот момент случилось странное; машина, завалившись на корму и заработав критический угол атаки, стала падать – десять, пятнадцать, двадцать километров. Это при нормальной тяге и отданной команде «поймать горизонт».

Еще немного и мы достигнем той высоты, с которой еще никто не возвращался. Исчез навигационный луч «Доннара», забитый электромагнитным ревом Юпитера. Температура за бортом поднялась до 200 по Кельвину. В какой-то сотне километров от нас с дикой скоростью пробила молния – электрическая сатана шириной с Волгу, на секунду даже погасли индикаторы приборов, но по счастью все системы быстро восстановились.

И вдруг скорость ветра резко упала, с 500 км в час до каких-то жалких 50, мы оказались в центре непонятного затишья на высоте «– 50». Машина перестала падать. Глаз циклона, надо полагать. Озеро Небесного Спокойствия, как выразился бы буддист. Надо мной горело авроральными всполохами желтое небо, подо мной переливалась оттенками бордового таинственная юпитерианская глубина, очень смахивающая на ад; многокилометровую ясность слегка смазывал только аммиачный снежок. Я переключил управление на автопилота и дал команду на вертикальный взлет.

Последнее, что я смог увидеть, прежде чем ... какое-то странное объемное пятно, даже гроздь пятен; они находились почти что в центре этого безмолвия.

При достижении "Боливаром" первой космической скорости я отключился.

Автопилот неплохо сработал, да и Шайна Гольд пришла в себя раньше меня. Думаю, что имелись у нее интракорпоральные компенсаторы перегрузок, как и приличное число часов налета, иначе живой бы она из этой передряги не вышла. Впрочем, как и я.

На высоте «– 10» катер попал в свирепую турбулентность, настоящий ураган в кубе, а запасы мощности были уже на исходе. Шайна Гольд своевременно взяла ручное управление на себя и вполне профессионально обошла на вираже "бокал"; так у летунов называются самые неприятные циркуляции в верхних слоях юпитерианской атмосферы – вихри, уходящие «ножкой» в её  глубину. Потом снова передала управление автопилоту, которому начал помогать лоцман нашей станции.

Я когда пришел в себя, пару минут одолевал дурноту, а потом заметил, что приемные антенны катера зафиксировали излучение той самой грозди пятен, что показались в озере Небесного Спокойствия на высоте «– 50». По спектру и интенсивности источника смахивает на слабодифференциированную живую материю…

При возвращении на станцию я был почти в норме.

– И что ты на самом деле хотел найти? – спросила Шайна.

Она пригласила меня зайти к себе в каюту, что была палубой ниже моей и больше раза в два. Уютное место, как выяснилось. Шайна тут коротает вечерки, мастеря лоскутные одеялки. Некоторые лоскутки из старых скафандров выдернуты вместе со встроенными нитепроцессорами и фотоникой – в итоге вся светелка госпожи Гольд таинственно мигает, вибрирует и мерцает. Если честно, мы немного закинулись; у госпожи ксенобиолога были левые трансодермы [5], которые пускали через кожу лёгкую расслабляющую дурь. По её почину я перешел на «ты».

– И нашел, почти. Там что-то было, Шайна, как будто живое. И ты это видела. Сигналы,  полученные антеннами, это подтверждают.

– Просто тебе хочется чего-то живого и теплого в глубинах космоса. А объяснение этому явлению совсем другое, – ее глаза симптоматично ушли в сторону. Ясно, что лукавит.

– Давай, гони свое объяснение. Только не надо снова про оптические эффекты.

Ее пальцы неожиданно оказались у меня на затылке, а губами я ощутил нежность ее губ, хотя даже не коснулся их еще.

– Мы найдем его вместе, пользуясь бритвой Оккама.

– Это намек на мою трехдневную щетину?

Ее пальцы нащупали шрам на моей шее. Стало так щекотно и приятно, сразу расхотелось спорить и выяснять. «Живое и теплое в глубинах космоса» найдено и оно рядом со мной, в этой каюте.

– Драка по молодости? – решила уточнить Шайна.

– Скорее, война. Мины были очень хитрые, с мозгами не хуже, чем у кальмаров, а те твари башковитые. Квазиживые мины с органическими процессорами от «Де Немур» и самообучающимися программами наведения, очень трудно обнаружимые. Пришлось идти на катере в роли живца, чтобы вызвать интерес у их стайки, я ж гидроакустиком был. В итоге, получил фугасный привет от тех, кто не любит Пушкина с Достоевским.

– Не обобщай. От меня тебе будет другой привет.

На первый, да и на второй взгляд Шайна была нисколько не зажигалочкой – никаких крутых зазывных выпуклостей в районе бюста и кормы. Но сейчас она раскрылась как цветок, заодно распахнулся ее голубой пилотский комбинезон. Шелковистость и аромат цветущей вишни. Ну да, еще одна фотоническая татуировка – в известной ложбинке между двух холмиков; опять змейка, только не ползущая куда-то, а сплетенная в восьмерку и кусающая себя за хвост. Слегка мерцающего изумрудно-зеленого цвета. Змейка становилась всё ближе, ярче, а Шайна словно теряла телесность, обращаясь в дымку, ласковую, нежную дымку, растекающуюся по моей коже, втягивающуюся в мою кровь...

Как-то сближение слишком быстро произошло. По крайней мере, несколько неожиданно для меня. Ладно, спишем на трансодерм. Похоже, и диллер, и изготовитель этой дури находятся на станции, потому что пронести ее через космопорт просто невозможно.

2. Утро на Европе

Утро у любого вояки начинается с подъема, хоть в музыкальной роте в Сочи, хоть в серном аду на Ио. Подъем – это что? Пробуждение и вставание. И не как-нибудь, а точно в определенное время и за несколько секунд.

Хорошо, условное утро у нас было. Как бы пробуждение от искусственного сна, где частично спишь, а частично наблюдаешь за линейкой приборов – было. Вставание – тут проблематичнее. Мы спали под наклоном в сорок пять градусов. Поскольку до этого продвигались по трещине во льду, имеющей название разлом Марино. Она была создана двумя постоянно трущимися ледовыми плитами, поэтому здесь лед рыхлый, с пустотами. Наклон и размер трещины постоянно меняется. Иногда идешь как по лестнице, иногда карабкаешься, чаще ползешь. Но у нас есть «краб», который облегчает нам поползновения. Он, если надо, пропиливает лед своими клещами и тянет нас за собой на буксире.

Так, что там после вставания? Завтрак. У нас это то, что можно всосать из питающей трубочки, находящейся около рта. Вкус и цвет «завтрака» можно определить тут же, не отходя от кассы. Два раза куснул трубочку (такой вот интерфейс) , он – сладкий и розовый, три раза – кислый и зеленый; говорят, что если четыре раза, то горький и черный, но лично я не пробовал.