Герберт Франке - Башня из слоновой кости

– У него температура, – заключил он.

Гвидо прервал свою работу и подошел ближе.

– Чепуха. Это у него от страха.

– Тоже плохо! Он должен быть совершенно спокоен, ты знаешь это не хуже меня!

– Сделай ему укол! – предложил Гвидо.

– Слишком поздно.

Гвидо положил руки на плечи Мортимера. Взгляд его снова стал доброжелательным.

– Что с тобой, малыш? Тебе нехорошо?

– Вы действительно собираетесь… пересадку мозга?..

– Ну и что? – спросил Гвидо. – Мозг совершенно нечувствителен к боли. Так что ты ничего не почувствуешь, тебе будет казаться, будто ты уснул, а потом проснешься совсем другим человеком! Чего ты боишься?

– Я думаю, что не выдержу этого, – прошептал Мортимер.

– Но ты же дал слово Никласу! Еще час назад ты был готов пожертвовать всем, в том числе и жизнью!

– А я стану… Я имею в виду: я останусь самим собой? Гвидо посмотрел на доктора Прокоффа.

– Он останется самим собой? Врач отвернулся.

– Меня эта проблема не интересует. Я устанавливаю синхронизацию, фокусировку на синапсы – и все. Перенос содержимого памяти происходит автоматически.

– А как было у других ваших пациентов? – спросил Мортимер. Он нервно проглотил слюну.

– Те заказывали чистый процесс – это значит, что я трансферирую в кору головного мозга накопленную информацию, а вовсе не сам мозг, как полагают некоторые. Более глубокие слои остаются в неприкосновенности – иначе будет повреждена кровеносная система, возникнут ошибочные рефлексы и так далее. Вы же хотите…

– Кончайте с этим! – перебил Гвидо, не скрывая своего отвращения. – Так ты хочешь или не хочешь? – прошипел он, наклонившись совсем близко к Мортимеру. – Или ты все забыл? Ты же хотел спасти человечество! Или нет?

Куда же подевались все твои идеалы? Человеческое достоинство, свобода, защита индивидуальности?

Ты уже забыл, что мы поклялись пожертвовать всем? Забыл о том, что произошло с Гервигом? Неужели цель жизни твоего отца стала для тебя пустым звуком? – Он яростно тряс Мортимера. – Ну, говори же!

– Я… я хочу, – прохрипел, задыхаясь, Мортимер, с трудом подавляя рыдание.

– Тогда за дело! – приказал Гвидо и сделал знак врачу.

Тот покачал головой.

– Мозг в состоянии покоя, ты что, не понимаешь? Никаких душевных движений, кривая ЦНС ниже нулевой отметки! С меня хватит, я ухожу.

Он положил пальцы на главный тумблер.

– Стой! – прогремел Гвидо. В руке его блеснул гамма-пистолет, он не спускал глаз с врача. Левой рукой он вытащил из кармана куртки коробочку.

Раздавил бумажную оболочку, выудил оттуда обернутую целлофаном пилюлю и сунул ее в руку Мортимеру.

– Прими это, только быстро! – Правым локтем он подтолкнул его к каталке. – Ложись. – Он подождал, пока Мортимер выполнит его приказ, затем повернулся к врачу и приказал: – Начинай!

3

Резиденция правительства на Луне была замкнутым миром. Окруженный непроницаемой и задерживающей лучи синтетической пирамидой, здесь был выстроен целый город, который хотя и зависел еще в вопросах обеспечения от Земли, однако всеми силами старался, используя достижения современной науки, избавиться от этой зависимости. Полиплоидные колонии водорослей поставляли концентраты питательных веществ, гормоны роста повышали урожайность гидропонных садов, изолированная мышечная ткань поросят и телят посредством искусственно выращенных вирусов обеспечивала постоянный прирост. И только обеспечение энергией не было проблемой – атомный реактор пока даже не запускали в полную силу, а запасов плутония должно хватить на столетия.

С вершины пирамиды светило искусственное солнце небольшой трансформирующий реактор, превращающий ядерную энергию в свет, его стержни автоматически вводились и выводились, имитируя смену дня и ночи. Ни один из десяти тысяч жителей не имел возможности видеть Землю, если только он не уезжал в отпуск или не принадлежал к числу ученых, исследовавших кратеры или с помощью радарных телескопов и подзорных труб изучавших космическое пространство. С другой стороны, так же малодоступна была для граждан всеохватывающего Всемирного государства внутренняя жизнь правительственного города, откуда властители распоряжались их судьбами. И все же правительство заботилось о том, чтобы постоянно напоминать о себе: от углов трехгранной пирамиды исходил красный, синий и зеленый свет, как символ единства всех рас, и с помощью низкочастотных электромагнитных волн посылались и собирались потоки информации, поступали распоряжения и рапорты об исполнении. Вот уже три недели Мортимер находился в городе-пирамиде. Это был период подготовки, вживания, утверждения. Но все эти меры предосторожности едва ли были необходимы – в его памяти не обнаружилось пробелов. С уверенностью сомнамбулы он управлял бегающим по направляющим рельсам седороллером, разъезжал вверх и вниз в лифтах, бродил по бесконечным переходам. Он наизусть знал план города, окрестности своего жилого района и заводские территории, лежащие напротив, внешний пояс безопасности и кольцо садов, с их пышными трикодиловыми папоротниками и, наконец, отлично знал забранный в стекло центральный блок управления. Он входил туда и выходил, будто делал это всю жизнь – и в известном смысле так оно и было. Стратег планирования, который уезжал в отпуск на Землю и спустя четыре недели возвращался, окрепший и хорошо отдохнувший, – вот и все. У него были отпечатки пальцев Стэнтона Бараваля, его же радужная оболочка глаз и все показатели крови, он проходил через посты с подлинными документами. Что же касается его остриженной наголо головы, то кому до этого дело? Главное, он располагал всеми сведениями и воспоминаниями. Поначалу его охватывал страх, когда к нему кто-то обращался по имени либо просил сообщить коэффициенты экстраполяции или дату ближайших соревнований в кегли. Но потом некий внутренний голос отвечал за него, спокойно и раздумчиво, иногда даже иронично-весело. Самые скверные минуты он переживал не тогда, когда оказывался среди людей, а вечерами, когда оставался один, в тиши звукоизолирующих, обтянутых пенорезиной стен своей квартиры, в те короткие мгновения перед сном, когда было сделано все, что он запланировал… Тогда в нем пробуждались чувства прежнего человека, который, как ему казалось, продолжал жить в его теле, чужие желания вторгались в его собственные, незнакомые настроения смешивались в полное противоречий шизоидное целое, вызывавшее у него самого отвращение, но он не мог этому противостоять. Он ловил себя на том, что одобряет вещи, ранее для него неприемлемые, и его охватывают побуждения, предававшие его собственные прежние идеалы, а где-то в глубине его существа пробуждалось нечто могущественное, и его невозможно было заглушить, оно вселяло страх.