Артур Дойль - Кольцо Тота

— Может быть, так суждено, — сказал он, — и мне было предназначено оставить после себя это повествование как предостережение всем смертным, живущим такой короткой жизнью, на случай, если бы их разум возвысился над силами природы. Этот рассказ я оставляю вам, можете использовать его как угодно. Мне все равно, потому что в этот момент, говоря с вами, я уже стою на пороге иного мира.

Как вы уже догадались, я — египтянин. Но не из расы рабов, населявших дельту Нила. Я единственный человек, сохранившийся от сурового и гордого народа, народа, покорившего иудеев, прогнавшего эфиопов в пустыни Юга, построившего величественные сооружения, которые являлись предметом восхищения и зависти всех последующих поколений. Я родился во времена фараона Тутмоса[7] за 1600 лет до рождества Христова. Вы в страхе отшатнулись от меня. Но выслушайте — и увидите, что меня следует скорее жалеть, чем бояться.

Меня звали Сосра. Мой отец был верховным жрецом Озириса[8] в великом храме Абариса, расположенном в восточной части дельты Нила у города Бубастиса[9]. Я получил образование в храме и был обучен всем тем тайным наукам, о которых говорится в вашей библии. Я был способным учеником. Не достигнув шестнадцатилетнего возраста, я уже постиг все, чему меня могли научить мудрейшие жрецы. С тех пор я стал самостоятельно изучать тайны природы, ни с кем не делясь своими знаниями.

Ни над чем я не работал так долго и старательно, как над вопросом о сущности жизни. Я глубоко изучал жизненные процессы. Целью медицины считается борьба с болезнями, когда они появляются. Мне же казалось, что можно открыть способ такого усиления тела, что оно будет недоступно ни болезням, ни даже смерти. Я не буду подробно говорить о своих исследованиях, вы вряд ли поймете, если бы я даже и рассказал о них. Испытания проводились частично на животных, частично на рабах и частично на мне самом. Достаточно сказать, что в результате этих работ я получил вещество, которое при введении в кровь придает телу жизненную силу, способную противостоять времени, насилию и болезни. Оно, это вещество, не давало бессмертия, но действие его могло длиться тысячелетия. Я испробовал его на кошке, и затем давал ей самые смертельные яды. Она живет в Нижнем Египте до настоящего времени. Здесь нет ничего таинственного или магического. Это было просто открытие по химии, которое, конечно, может быть сделано снова.

В молодости люди особенно сильно любят жизнь. Мне казалось, что я покончу со всеми человеческими бедами, если уничтожу болезни и отдалю смерть на огромное расстояние. С чрезвычайным легкомыслием я влил проклятый эликсир в свои кровеносные сосуды. Затем стал думать, кого бы еще облагодетельствовать таким способом. Я был очень расположен к молодому жрецу Тота[10] по имени Пармс за его серьезный характер и любовь к науке. Ему я открыл свою тайну и сделал по его просьбе впрыскивание моего эликсира. Я считал, что теперь у меня всегда будет друг одного возраста со мной.

После этого великого открытия я несколько ослабил свои научные занятия, в то время как Пармс с удвоенной силой продолжал свою работу. Каждый день я видел его в храме Тота с колбами и перегонным аппаратом, но он почти ничего не говорил мне о результатах своих трудов. Я часто совершал прогулки по городу, торжествующе озираясь вокруг себя: ведь все это должно было со временем исчезнуть, останусь только я один. Проходящие мимо люди склонялись предо мною, так как слава о моей учености была широко распространена.

В те годы шла война, и великий фараон послал воинов на восточные границы, чтобы отогнать гиксосов[11]. В Абарис был прислан правитель, чтобы удержать город под властью фараона.

Я еще прежде много слышал о красоте дочери правителя, но однажды, гуляя с Пармсом, мы встретили ее носилки, которые несли на плечах рабы. Любовь поразила меня, как молния, сердце было готово вырваться из груди, я хотел бы броситься под ноги рабов, несших ее. Я понял, что эта женщина была предназначена только мне, жизнь без нее представлялась невозможной. Головою Гора[12] поклялся я, что она будет моей. Эту клятву я произнес в присутствии Пармса, который отвернулся, насупившись, как ночь.

Мне незачем рассказывать, как мы добивались ее. Она полюбила меня так же сильно, как я любил ее. Я узнал, что Пармс увидел ее раньше меня и также признался ей в любви. Я мог смеяться над его страстью, так как знал, что ее сердце принадлежит только мне.

На наш город обрушилась моровая язва, поразившая многих людей. Я бесстрашно ухаживал за больными, ведь болезнь не представляла для меня никакой опасности. Дочь правителя восхищалась моим мужеством. Тогда-то я рассказал ей свою тайну и стал умолять ее согласиться на введение эликсира.

— Твоя юность никогда не увянет, Атма, — говорил я. — Пусть все исчезнет, но мы с тобой и наша великая любовь переживем могилу фараона Хефру[13].

Но Атма боялась. Она приводила робкие девические возражения.

— Правильно ли это? — спрашивала она. — Не будет ли это противоречить воле богов? Ведь если бы великий Озирис пожелал, чтобы наша жизнь длилась долгие столетия, разве он сам не сделал бы этого?

Словами, исполненными нежности и любви, я старался преодолеть ее сомнения, и все же она колебалась.

— Это очень серьезный вопрос, — говорила Атма. Она обдумает его в эту ночь. Завтра утром я узнаю ее решение. Ведь одна ночь — это так немного. Она хотела помолиться Изиде[14], чтобы та подсказала ей правильное решение.

С удрученным сердцем, полным тяжелых предчувствий, я оставил Атму с рабынями. Утром, едва закончилось раннее жертвоприношение, я поспешил к ее дому. Меня встретила испуганная рабыня. Госпожа больна, очень больна. Как безумный, я пробился сквозь толпу слуг и бросился через зал и коридор в комнату моей Атмы. Она лежала, голова ее была высоко поднята на подушках, лицо смертельно бледно, взор потух. На лбу виднелось единственное темное пятно. Я знал этот проклятый знак, знак моровой язвы, собственноручная подпись смерти.

Нужно ли рассказывать об этих ужасных днях? Много месяцев я был как безумный, лежал в жару, в бреду — и все же не мог умереть. Ни один раб в пустыне не жаждал так воду из родника, как я жаждал смерти. Если бы яд или сталь могли оборвать нить моей жизни, я скоро соединился бы с моей возлюбленной в стране с узкими вратами. Я делал все возможное, чтобы умереть, но бесполезно: проклятое средство было сильнее меня. Однажды ночью, когда я, ослабевший и измученный, лежал на своем ложе, ко мне вошел Пармс, жрец Тота. Он стоял, освещенный светильником, и глядел на меня. Глаза его сияли от радости.