Йожеф Черна - Пересадка мозга
— Что вы имеете в виду? — спросил руководитель пропаганды.
— В этом и заключается моя просьба: я должен знать самым подробнейшим образом личную жизнь президента.
— Это немыслимо! — побагровев от гнева, прохрипел Кабан.
Очкастый теоретик успокоительно поднял вверх руку.
— Я думаю, вы понимаете всю трудность выполнения вашей просьбы, поэтому прошу мотивировать ее как-то более понятно, а не столь теоретически.
— Охотно, — ответил я. — Думаю, вы меня легко поймете. Вероятно, все мы бывали под хмельком, и нам знакомо это состояние.
Оба кивнули.
— Ну-с, мы также имели возможность заметить, как различно проявляется это состояние у отдельных люден. Один озлобляется, становится хамоватым, другой просто засыпает. Один становится милым, болтливым, другой мрачным и молчаливым и так далее. Есть масса всяких вариантов. И все же несколько главных типов можно перечислить в соответствии с их “частотой колебаний”. Ясно?
Они снова наклонили головы, заместитель тревожно, идеолог с выжидательным интересом.
— Если человек находится в бессознательном состоянии, частоту колебаний нельзя установить никакими исследованиями или анализами. Вывести о ней заключение — и то лишь до некоторой степени — можно только с помощью исчерпывающего знания окружающей его обстановки и непосредственной среды.
Тут заместитель снова сделал протестующее движение, и ордена, покрывавшие его мундир, зазвенели. Я понял, в чем дело: уже долгое время темой разговоров служили своеобразные отношения, сложившиеся между ним, диктатором и любовницей диктатора, официально — “домоправительницей” президентской резиденции. По мнению одних, дама была близкой родственницей Кабана, другие считали ее бывшей возлюбленной заместителя, которую диктатор отбил у него, пользуясь своей властью. Как бы там ни было, но чему-то в этом роде заместитель был обязан своим положением… На лице могущественного идеолога промелькнуло ехидное выражение, словно подтверждавшее гривуазные слухи, однако оно свидетельствовало и о том, что оба правителя яростные соперники и смертельные враги и лишь жестокая и безжалостная рука диктатора удерживает их от того, чтобы они не вцепились друг другу в глотку.
Руководитель пропаганды искоса взглянул на заместителя диктатора. Потом он сказал:
— Признаю, тут ничего не поделаешь… А когда вы собираетесь этим заняться, господин профессор?
— Чем раньше, тем лучше, — ответил я, и мы договорились завтра рано утром — сегодня было слишком поздно — втроем поехать во дворец президента. Заместитель удалился с кислой физиономией.
Это произошло сегодня. Еще до начала переговоров я вновь осмотрел президента и пришел к убеждению, что диктатор, собственно говоря, безнадежен и через очень короткое время все наши усилия окажутся тщетными. Следовательно, надо торопиться.
19 ноября. Сегодня утром в сопровождении броневиков мы отправились во дворец. В городе чуть ли не на всех перекрестках стояли танки, а уличное движение почти замерло. Прибыв во дворец, также окруженный плотным кольцом танков, мы направились в личные покои президента, где я прежде всего обратил внимание на мелкие, личного обихода предметы, а затем принялся расспрашивать обслуживающий персонал о привычках высокопоставленного хозяина, стараясь во время разговора запоминать лица людей. Люди отвечали стесненно, мне не раз приходилось повторять, что я врач, которому надо все знать в интересах больного. Несмотря на это, они рассказывали о наиболее интимных вещах только по настоянию главного идеолога. Сколько президент курит, что пьет, часто ли бывает гневен, безжалостен, быть может, груб. Что любит слушать по радио и что смотреть По телевизору. Я поинтересовался оборудованием ванной комнаты, узнал, сам ли президент бреется. Расспросил сначала его парикмахера, потом повариху; кухарка рассказала о его любимых блюдах, лакей — о характерных привычках. Заглянул я в спальню, просмотрел библиотеку и так далее. Затем обратился с вопросами к двум государственным деятелям. У них я хотел узнать о поведении диктатора во время решения государственных дел. Разумеется, мой интерес касался не государственных тайн, а мелких индивидуальных особенностей, склонностей.
Наконец настало время наиболее щепетильной части моего визита. Я спросил, можно ли мне повидаться с домоправительницей. Она пришла, и первое мое впечатление было двойственным и странным. Это была чрезвычайно эффектная зрелая красавица-брюнетка, но в ее сдержанных придворных манерах, движениях, голосе — одним словом, во всем ее физическом облике было что-то неприятное. А при мысли о возможности более близких отношений с ней я почувствовал чуть ли не отвращение. Мысленно сопоставив ее с Кабаном, я решил, что они вряд ли родственники… Объяснив, о чем пойдет речь, я сослался на врачебную этику и попросил обоих заместителей оставить нас вдвоем. Было видно, что Кабану стоило огромных усилий побороть себя и выполнить мою просьбу.
Об интимных подробностях беседы я писать не хочу.
С полученными во дворце хаотическими сведениями я вернулся в институт и еще раз осмотрел диктатора. В состоянии его перемен не было.
Вечером я информировал Фельсена о своих дворцовых впечатлениях. Он с удивлением спросил, зачем мне все это понадобилось. Я ничего не мог ему ответить, так как и сам действовал под влиянием каких-то смутных, сумбурных побуждений.
20 ноября. В полдень ко мне ворвался Фельсен и сказал, что состояние диктатора ухудшилось.
Начиная с этой минуты меня охватило странное душевное состояние. Словно прорвалась какая-то плотина и меня понесло неудержимым потоком активности. Я действовал будто по плану, детально разработанному в глубинах сознания. Я говорил почти бессознательно, но с механической точностью, а сейчас мне вспоминаются только отдельные отрывки. Прежде всего я отдал распоряжение перенести диктатора в мою специальную экспериментальную лабораторию и сам поспешил туда же, таща па собой упиравшегося, испуганного до полусмерти, онемевшего Фельсена. По дороге я заметил, что у дверей лаборатории тоже поставили вооруженного стража, но значения этому не придал…
Когда умирающего диктатора вкатили на носилках и по установленному у нас порядку все посторонние ушли из лаборатории, я усадил ошеломленного Фельсена и, стоя против него, высказал ему все. Сначала я напомнил ему о нашем разговоре относительно того, что сохранение жизни диктатора в данный момент совпадает с интересами страны.
Однако диктатор безнадежен, он может прожить еще несколько минут, времени для колебаний нет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});