Абрам Палей - Гольфштрем

В четыре часа Джон кончил свой рабочий день. Аэробус доставил его в город. Мерными механическими шагами, похожими на движения автомата, он подошел к движущемуся тротуару и уселся на скамью. Его лицо ровно ничего не выражало. Глаза его были пусты. В них светилась нечеловеческая усталость, доводящая до полного равнодушия ко всему в мире — усталость, рожденная не одним сегодняшним днем.

Лифт опустил его в восемнадцатый подземный этаж. В верхних десяти подземных этажах жили служащие, ниже — рабочие. В надземном городе трудящимся селиться было воспрещено — конечно, не законом: перед законом все граждане Соединенных Штатов были равны, — а трестом домовладельцев. Поэтому фактически ни один трудящийся не мог жить над землей.

Дома Джона встретила его жена Пени. Она только что вернулась с фабрики вискозы, где она работала, Ее движения так же, как и у мужа, поражали автоматической монотонностью, но темп их был иной, сообразно ее работе. Пожалуй, самым мучительным в их жизни был этот разнобой в темпах движения и речи, от которого они не могли отделаться. Искусно организованная работа в каждой отрасли промышленности через короткое время навязывала рабочему свой темп, который проникал его насквозь и не оставлял его уже никогда.

— Ну, как работа? — спросила Пепи.

— Плотина, говорят, растет, — нехотя ответил Джон. — Никто, конечно, ничего не знает, но сегодня передавали слух, что постройка скоро достигнет уровня океана, если работа будет итти так же быстро и если хватит рабочих.

— А хватит?

— Не знаю. Сегодня, говорят, опять отвезли человек восемьсот.

Пепи не спрашивала, куда их отвезли — она хорошо знала. В результате бессмысленной, монотонной, не имевшей видимой и понятной цели работы, множество рабочих сходило с ума. Длинные, скучные фасады сумасшедших домов тянулись за чертой города. Туда отвезли и тех восемьсот человек, о которых говорил Джон.

Газеты, доказывавшие совершенство капиталистического строя, уверяли, что благодаря постоянной эпидемии душевных заболеваний великолепно регулируется рынок труда. Хотя усовершенствование машин непрерывно понижает потребность в рабочих руках, однако, в стране нет ни одного безработного, так как с каждым новым усовершенствованием машин и детализированием трудовых процессов возрастает число сумасшедших. Государство же имеет вполне достаточно средств для их содержания.

Ровно в шесть часов громкоговоритель крикнул:

— В кино!

Громкоговорители были установлены во всех рабочих квартирах и настроены на ту длину волны, которая передавалась станцией Совета Синдикатов. Самовольное изменение настройки угрожало лишением работы без права получения ее где бы то ни было. Никакие другие репрессии не применялись к рабочим, как свободным и равноправным гражданам страны.

Пепи и Джон поднялись на лифте в одиннадцатый этаж — этаж зрелищ для рабочих. Здесь они разделились. Каждый пошел в свое кино — по роду производства.

В течение получаса Джон смотрел на экран, на котором он видел себя и весь свой цех, повторяющих бесконечное переступание с ноги на ногу. Это демонстрировалось для того, чтобы рабочие не вышли из темпа за время перерыва в работе. Темп настолько в'елся в них, что под влиянием этого зрелища все находившиеся в зале (все это были рабочие одного цеха) невольно начинали делать движения в том же привычном для них темпе. Можно было, конечно, не смотреть на экран, отвести глаза в сторону. Но всюду глаз встречал то же движение, никуда нельзя было уйти от темпа. К тому же в зале присутствовали надсмотрщики.

После производственной картины были показаны драма, комедия и ландшафт. И все это было выдержано в том же темпе.

Джон Вильсон пришел домой совершенно обессиленный. Пени опять уже ждала его. После кино, освежившего их трудовой темп, они опять с мучительной силой почувствовали разнобой. Невозможно было смотреть друг на друга или разговаривать. Они легли спать.

Поступить обоим в один цех было бы спасением. Однако, это было строжайше запрещено Советом Синдикатов, который больше всего боялся прочных союзов рабочих, в том числе семьи.

ГЛАВА V

Комсомолка Электра входит в повесть неот'емлемой частью

В городе Полоцке, у зданий бывших собора и кадетского корпуса — большая площадь. Она обсажена по краям аллеями дремучих древних деревьев. А посредине площади — огромный цветник. Цветы белые и в красных шапочках. Они разбросаны в беспорядке и все время движутся по разным направлениям. В ветвях деревьев щебечут птицы. Цветы разговаривают, и их голоса очень похожи на птичьи.

— Рэм, иди сюда!

— Бегу.

— Где мяч?

— У меня, Роза!

Большой мяч сбивает с ног кого-то. Бросивший мяч плачет от испуга. Но упавший цветок встает и хохочет. Его смех подхватывают другие. Теперь уже совсем нельзя отличить цветочьи голоса от птичьего щебетанья.

В центре площади выросла клумба. Цветы стоят совершенно неподвижно. Цветы со всей площади постепенно стягиваются сюда. Вот уже все здесь. Глаза широко раскрыты, у некоторых от усиленного внимания приоткрылись ротики. В центре круга высокая девушка, Электра. Она рассказывает про жуков. В руках у нее большой майский жук. Она осторожно держит его, чтобы не повредить ему как-нибудь. Ее продолговатые глаза светятся от возбуждения.

Невидимый, за зданиями сгорает закат. Палитра неба отличается от всякой иной неуловимыми переходами красок одна в другую. Все оттенки янтаря — от молочно-белого до желто-розового. Долетевший гудок паровоза напомнил про загородные дали. Ветер принес запах травы.

Электра кончила рассказ. Она посадила жука на ладонь и вытянула руку. Жук недоверчиво прополз до края маленькой ладони. Он лениво распустил черные жесткие крылья, из-под которых показались нежные прозрачные крылышки, и улетел с гудением.

Цветы захохотали, защебетали, окружили, затормошили Электру. Она садится на скамью. Ее рабочий день кончился. Ей не хочется расставаться с малышами. Но звонок уже зовет их к ужину. Старый генеральский дом у площади, перестроенный под детский дворец, наполняется веселым гомоном. Площадь пустеет. Сумерки. Резким угловатым полетом проносятся летучие мыши. Улицы наполняются шумной гуляющей толпой.

Электра осталась одна. Слегка потягиваясь, она встает со скамьи. Благоухание исходит не то от листвы, не то от ее гибкого, крепкого тела. На ней туника кремового цвета, открыты загорелые руки и шея. Под легкой тканью круглится упругая грудь.

Она довольна сегодняшним днем. Утренние гимнастические игры с малышами показали, что дети приучились к четким ритмическим движениям. Ритм составлял основу всего воспитания. С первых дней жизни детей приучали к музыкальному ритму, с первых сознательных движений — к ритму позы и жеста. Бесконечное, как мир, разнообразие ритма прививалось детям. Это было первое поколение, ритмическое воспитание которого проводилось со всей последовательностью. И уже видно было, что результаты намечаются самые благотворные. Так уменьшалась затрата энергии, так облегчалось каждое движение, так усиливалось чувство жизни, что видно было — эти дети вырастут еще более жизнеспособными и жизнерадостными, чем предыдущее поколение.