Джеймс Ганн - Внемлющие небесам

«Дорваться бы как-нибудь к Большому Уху на время, намного большее, чем случайный миг контрольной синхронизации… – весьма прозаично размышлял Макдональд. – Тогда, возможно, и появились бы кое-какие результаты». Но он прекрасно понимал: радиоастрономы ни за что не позволят убивать время на забавы – поиск сигналов, которые никогда не придут. Лишь благодаря созданию Большого Уха Программа получила в наследство Малое Ухо. В последнее время активно велись разговоры о сооружении новой, еще большей сети, протяженностью в двадцать миль. Возможно, когда ее соорудят – если такое, конечно, произойдет – Программе, наконец, перейдет по наследству и время наблюдений на Большом Ухе.

Если бы удалось дождаться этого, если бы утлый кораблик их веры проскочил меж Сциллой сомнений в собственных силах и Харибдой дотаций Конгресса…

Не все воображаемые им образы поднимали дух. Были и другие – те, что роились по ночам. Например, образ человека, целую вечность вслушивающегося в шепот безмолвных звезд, в надежде уловить сигналы, которые не придут никогда, поскольку – и это самое трагичное – человек одинок во Вселенной. Он – лишь космическая случайность сознания, жаждущего, но так никогда и не получающего услады сочувствия. Один, как перст – единственный на Земле человек. Одинокий узник, навеки заточенный в глухой башне, – без надежды на освобождение, лишенный возможности взаимопонимания хоть с кем-то за ее стенами, без всякой надежды на осознание, что за пределами ее есть еще кто-то…

Наверное, именно поэтому они и не сдавались, – в попытке отогнать эти ночные призраки. Доколе они слушают, дотоле жива и надежда. Отречься сейчас, в данный момент – значит признать свое поражение. Кое-кто уже поспешил объявить: мол, стоило не начинать, и не существовало бы самой проблемы. Подобное провозглашалось, как правило, кое-кем из представителей новых религий. Например, солитарианами. «Никого там нет, – проповедовали они. – Мы – единственный разум, созданный во Вселенной. Упьемся же собственным одиночеством и уникальностью». Впрочем, старые, традиционные религии ратовали за продолжение Программы. Зачем бы Господу создавать неисчислимые мириады иных звездных миров и планет, не предназначь Он их для живых созданий? Почему лишь человеку должно быть создану по образу Его и подобию? «Мы найдем их, – провозглашали они. – Свяжемся с ними. И узнаем, каким было их Благовещение. И какой Спаситель искупил их грехи».

"И сказал им: вот то, о чем Я вам говорил, еще быв с вами, что надлежит исполниться всему, написанному в Законе Моисеевом и в пророках и псалмах… И сказал им: так написано и так надлежало страдать Христу и воскреснуть из мертвых в третий, день.

И проповедану быть во имя Его покаянию и прощению грехов, во всех народах, начиная с Иерусалима. Вы же свидетели сему.

И Я пошлю обетование Отца Моего на вас; вы же оставайтесь в городе Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше"

[От Луки, 24; 44:49].

Сумерки перешли в ночь. Небо стало черным, и снова родились звезды. Начиналось очередное прослушивание. Макдональд добрался к автомобилю в паркинге за зданием администрации, съехал по инерции с холма. Завел у самого его подножия мотор и отправился в неблизкий путь домой.

Погруженная во тьму гасиенда производила впечатление запустения, столь хорошо знакомого Макдональду. Раньше такое случалось всякий раз, когда Мария покидала дом и отправлялась проведать кого-нибудь в Мехико-сити. Но сейчас-то дом не пустовал. Мария здесь. Откуда тогда это странное ощущение?

Он открыл двери и зажег свет в холле.

– Мария?

Не спеша прошелся по терракотовым плитам холла.

– Querida?

Он двинулся дальше – мимо столовой, гостиной, кабинета и кухни. Наконец добрался до дверей темной спальни.

– Maria Chavez?..

Зажег ночник. Она спала, и лицо ее было спокойно. Черные волосы разметались по подушке. Мария лежала на боку, поджав под одеялом ноги.

"Men che dramrna

Die sangue m'e fimaso, che no tremi;

Conosm i segni dell' antica fiamma".

["Всю кровь мою

Пронизывает трепет несказанный:

Следы огня былого узнаю!"

Данте. Божественная комедия. Чистилище. Песнь XXX]

Макдональд вглядывался в ее лицо, сравнивая его черты с навсегда запечатлевшимися в памяти. Даже теперь, когда сомкнутые веки скрывали черные, полные глубокой выразительности глаза, она оставалась прекраснейшей из всех, когда-либо встреченных им женщин. Сколько же счастливых мгновений испытали они вместе… Тепло воспоминаний согревало душу, когда он извлекал из памяти подробности их любовных встреч.

«C'est de quoy j'ay le plus de peur que la peur».

["Больше всего боюсь страха".

М.Монтень. Эссе]

Макдональд присел на краешек кровати и поцеловал ее в щеку, а потом – в лежащую поверх одеяла руку. Она не проснулась. Он осторожно потряс ее за плечо.

– Мария!

Она вздохнула, открыла глаза и растерянно заморгала.

– Это я, Робби, – проговорил он, переходя невольно на ирландский акцент.

Глаза ее ожили, на губах появилась сонная улыбка.

– Робби вернулся.

– Yo te amo, – шепнул и поцеловал ее. Затем отошел и проговорил: – Приглашаю тебя к столу. Вставай и одевайся. Ужин через полчаса, а может, и раньше.

– Раньше… – повторила она.

Он вышел из спальни и отправился на кухню. В холодильнике нашел пучок салата и, порывшись еще немного, обнаружил тонко нарезанные ломтики телятины. Приготовил салат «а-ля Цезарь» и телячий эскалоп. Орудовал он быстро и вполне профессионально. Готовить он любил. К подрумянившейся телятине был добавлен лимонный сок, эстрагон и белое вино. Он как раз вливал в блюдо немного говяжьего бульона, когда появилась Мария.

Смуглая, гибкая и прекрасная, она остановилась в дверях и потянула носом.

– Пахнет восхитительно!

Фраза-намек, их шутка, понятная лишь двоим. Если готовила Мария, – а делала она это на мексиканский манер – то, как правило, получалось нечто наперченное, прожигающее себе путь в желудок будто негаснущие угли, Макдональд же предпочитал готовить более экзотические блюда, склоняясь к французской кухне. Кто бы из них ни выступал поваром, у другого оставалась альтернатива: либо восхищаться, либо принимать на себя поварские обязанности до конца недели.

Макдональд разлил вино по бокальчикам.

– «A la tres-bonne, a la tres-belle, – провозгласил он. – Qui fait ma joie et ma sante»

* [За несравненную красу твою, Что дарит радость мне и счастье" (фр.); Бодлер III, Les Epaves].

– За Программу, – произнесла Мария. – Пусть в эту ночь примут чей-нибудь сигнал.