Кейт Коджа - Па-де-де

Иногда - ей это не нравится, но сколько же к мире такого, что ей не нравится - она позволяет своим ребятишкам что-то ей покупать, мелочь, завтрак, пакетик орешков, кофе горячий на вынос, дома можно выпить, холодный кофе в холодной комнате, выпить по пути на работу, и - черт, как же они узнали, что она там подворовывает, непонятно, откуда узнали, неважно, уволили и все, и за последнюю неделю не заплатили, удержали, вроде, в счет краденых книжек, как же она в ту ночь танцевала, танцевала как подыхала, а руки трясутся, голова кругом, шея вот-вот сломается, ну, пусть наконец сломается, пусть все треснет, пусть отлетит голова, чтоб все вокруг сделалось красным и серым, чтобы потом - с маху о стену, чтоб уже навсегда - тишина. НЕТ У ТЕБЯ ПРИНЦА, и Адель молчит, и напрасно спрашивать. А ты бы что сделал? Скажи мне, ну ответь, мне это нужно, мне так надо знать, что мне теперь делать? Молчит. А она дрожит у стойки бара, бара, в котором даже стакана одного не может позволить себе заказать, а рядом - нет, уже точно не принц, не принц - непонятно кто, взрослый мужик, черные джинсы, а к ним - пиджак, дорогой, и он говорит - какая вы потрясающая танцовщица, действительно сексуальная, может, вы заинтересуетесь?

"Голой?"

"Только частные вечеринки", - объясняет он. Пахнет сигаретами, ментоловыми, а над кожаным красным диваном - наглевские ню, и он уверяет: "Никто и никогда и пальцем к вам не притронется, ни разу, этого нет в условиях контракта, я не за это плачу, и мне не за это платят". А смотрит - так, словно она уже - голая. "А макияжем вы не пользуетесь? Вам бы очень пошла помада, ну, конечно, еще прическа, придумаем что-нибудь".

"Сколько?" - спрашивает она, и он отвечает.

И зависает молчание.

"Когда?" - спрашивает она. И он отвечает.

Музыка - громкая, слишком громкая, она сама магнитофон приносит, и кассеты - много, на выбор, на все вкусы, тема из "Стриптизерши", ну, а куда ж без нее, и софт-рок, и треш, она ж подо что угодно танцевать может, да какая разница - плевать, и что голая - тоже плевать, зря боялась, совсем не страшно, это только первый раз был кошмар, они совсем по-другому говорят, не то что ее ребятки в клубах, неужто разница в том, что она голая, да нет, привыкла, и никакой разницы уже нет, а может, она просто разучилась слушать, она вообще ничего не слышит, кроме музыки, а музыка она не меняется, музыка, пот, сила мышц, мышц танцовщицы, она на четырех вечеринках за ночь танцует, а когда запарка - так и на шести, один раз было десять, но десять - уже чересчур, еще бы чуть - со стола бы упала, руку сломала, у стула-то спинка - твердая, ох, как много работы, ни минуты времени на себя, на настоящие танцы, на станок, одна, вечно одна, темень, зима, никогда зима не закончится, руки все время мерзнут, в студии из окон - холодом веет, она заклеивает щели скотчем, заклеивает, руки трясутся, что это руки у нее вроде тоньше стали, или, может, пальцы стали длиннее, непонятно, тут слишком темно, но, похоже, она все-таки скинула вес, пять фунтов, может, десять, на вечеринках пьяные мужики ее худышкой обзывают, доской, "давай-ка, досточка, шевели задницей, детка" или "эй, крошка-худышка, а бюстик-то у тебя - не очень", да только она уже давно вышла за грань, там уже ничего не слышно, там уже ни черта не важно, где-то, танцуя, она поняла - нет, в таких местах принцы точно не водятся, нет здесь его, без кого не прожить, да, "найти своего принца", да теперь и Адель уже не катит, редко теперь с ней говорит, единственная, кто что-то понимает, вторая книжка уже - такая же, как первая, растрепанная, зачитанная, да она не книжку читает - между строк читает, о себе Адель там и не говорит почти, это ж про Баланчина все-таки, и все же, все же какие-то догадки, озарения, отзвуки боли, что-то просматривается, просматривается, когда читаешь; а ведь мы с ней ПОХОЖИ, это приходит снова и снова, когда читаешь какие-то фразы, снова и снова читаешь, да, она знает, как это - когда танцевать необходимо, и гонишь эту необходимость от себя, как мужчину гонят, любовника, без которого - никак, как своего принца, отогнала - и тянешься вновь, шаришь израненными руками, ищешь истерзанным телом, ищешь, потому что знаешь - без него никак, иначе ничего не нужно, вот она, разница меж голодом и любовью, НАЙДИ СВОЕГО ПРИНЦА или хоть просто партнера. Потому что невозможно всегда танцевать в одиночестве.

Бесконечная эта зима, но клубы уже другие, в таких местах она раньше не бывала, такие улицы старалась обходить стороной. Только сейчас туда, куда раньше, хода уже нет, слишком многие юные лица там уже повидала, слишком много тел ощутила, слишком многие, уж ясно, - не ее принцы, что-то изнутри кричит: торопись! Время сгорает, как фитиль, все меньше его, время уходит, в ушах - голос Адели, бессвязные отрывки из книжки, фразы, что повторялись так часто, что они - как мантра уже, как заклятие, сила в них, как песня, как припев, все время - в ритме крови, бьющейся в ушах, в ритме танца, танца, танца, а парни здесь не глядят на нее так часто, так жадно, хотя танец ее - совершенен, не хуже прежнего, может, и лучше, много лучше, чем раньше был, но нет - иногда все-таки смотрят, она уходит с танцпола, и все - отворачиваются, что ж они думают - что она не видела? Она с закрытыми глазами - и то видит, все понимает, ТЕЛО НЕ ЛЖЕТ, а те, что с ней заговаривают, они совсем другие, колоссальная разница. "Эй, - нет улыбки, а рука - аккуратно на стакане, - ты здесь одна?"

Я ищу принца... "Да", - отвечает она, с уверенностью, которая на поверку - подделка, и тогда - назад, домой, к ней, такое ее условие, она никогда ни к кому не пойдет, домой, а там - света нет, и пусть решает тело, и...

"У тебя резинка есть?"

"Нет".

...и опять, и опять, все та же песня, не принц, и не партнер, и все уже без разницы, и она просто отодвигается, иногда даже кончить им не дает, они еще дергаются, пыхтят, а она отодвигается, но в таких, как эти, и намека на доброту нет, вот и не на что им добром отвечать, и она равнодушно отстраняется, отпихивая чужое тело, и они звереют, почти всегда, несколько раз на нее замахивались, а один так и ударил, неважно, конец всегда один - ругаются, одеваются, выметаются, и она наконец-то одна, за холодным стеклом - огоньки, как булавочки колючие, от нагревателя - запах душный, приторный, и она нагибается, и растирает ступни, а потом пальцы, худые, все лучше, чем плоть мясистая, так ничего не скрывает гибкую границу сухожилий, бескомпромиссность костей.

Уик-энд, никуда были эти вечеринки, на одной ее пивом облили, на другой - прицепились, что слишком худая, отослали назад, не дали танцевать, а ведь так - все чаще и чаще, теперь у нее в ночь - одна вечеринка, от силы две, иногда она и вовсе не нужна никому. Офис с наглевскими репродукциями, и там - "У вас что - анорексия, что ли? Я, знаете ли, с инвалидами не связываюсь, не мой бизнес. Хотите дальше танцевать - лучше кушать надо, милая".