Юрий Бурносов - Мессия должен умереть

— Господи! Спаси меня! — орал он, молотя руками по воде.

По счастью, Иисус уже стоял рядом и тотчас простер руку, втащив его в лодку и назидательно заметив:

— Маловерный! Зачем ты усомнился?

Да уж, «Икар» есть не у всех… Как он прячет его под одеждой? Я ничего не замечал. Наверное, какая-то облегченная модель, может, даже одноразовая, именно для этого случая.

А вот кто его послал?

АК?

Ерунда, для чего Атеистическому Конгрессу посылать сюда Иисуса, возиться с ним столько лет, чтобы потом в последний момент что-то испортить. Если тут и есть агент АК, так это тот, кто бросил в лодке обертку. А Иисус… Вообще неизвестно, кто он такой и откуда. Если только на самом деле не сын божий.

В Геннисарете нас уже ждали. Воистину слухами земля полнится — не успели мы ступить на твердую землю, как жители земли Геннисаретской начали собираться, на разные лады обсуждая появление легендарного целителя. Со стороны это напоминало приезд цирка шапито в провинциальный город; впечатление особенно усиливал Петр, собравший вокруг себя людей и оживленно повествующий о недавнем событии. В качестве доказательства он предъявлял всем желающим свою мокрую одежду. Граждане цокали языками и удивлялись.

Иисус с ходу совершил несколько исцелений, что после сдержанности на сей счет в Назарете смотрелось расточительно. Не знаю, кто там что подумал, а лично я решил, что он где-то пополнил запасы и перезарядил аптечку. И пояс, наверное, из тайника достал — раньше у него не было никакого пояса, не мог я не заметить.

Что говорить, в Иисусе я теперь был уверен на все сто. Сомнения касались лишь его принадлежности. Раскрываться перед Христом я не собирался — мало ли как все получится, а ну как он все же именно агент АК, а то и какой-либо другой конкурирующей конторы… До Иерусалима и распятия еще довольно много времени, и я постараюсь все разгадать.

Пока Иисус исцелял и изрекал истины, апостолы завтракали, усевшись прямо на песок. Внимание вездесущих фарисеев привлек Филипп, уписывающий краюху хлеба.

— Зачем ученики твои преступают предание старцев? Ибо не умывают рук своих, когда едят хлеб, — прошамкал, судя по всему, их предводитель.

Благообразный старик выглядел в копейку как митрополит Кирилл, и я постарался запомнить эту хохму, чтобы по возвращении рассказать ребятам.

Иисус выдал довольно сложный ответ:

— Зачем и вы преступаете заповедь божию ради предания вашего? Ибо бог заповедал: почитай отца и мать. Злословящий отца или мать смертью да умрет. А выговорите: если кто скажет отцу или матери: дар богу то, чем бы ты от меня пользовался, тот может и не почтить отца своего или мать свою. Таким образом вы устранили заповедь божию преданием вашим. Лицемеры! Хорошо пророчествовал о вас Исайя, говоря: приближаются ко мне люди сии устами своими и чтут меня языком, сердце же их далеко отстоит от меня; но тщетно чтут меня, уча учениям, заповедям человеческим.

Народ, по-моему, ничего не понял. Остались в недоумении и фарисеи; да что там, я сам не въехал, что хотел сказать Иисус. Иногда он чрезмерно увлекался либо цитировал дословно Евангелие.

Кажется, он и сам понял, что говорит чересчур метафорично, потому что уточнил, обращаясь к народу:

— Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека!

Логично, черт побери.

Ничего любопытного в последующие несколько дней не произошло. Я пытался выяснить, кто же из апостолов швыряется обертками из будущего, но не нашел ни одной сколько-нибудь заслуживающей внимания нити. Даже, кажется, переборщил, потому что после коротких бесед со мной Симон Кананит, Фома и Андрей долго и подозрительно шептались.

Я окончательно привык к местной грубой пище и вину, желудок перестал меня беспокоить. С Иисусом я разговаривал еще дважды, но он постоянно переводил разговор на притчи и толкование Илии, изредка нелицеприятно высказывался в адрес Ирода и римской политики на Ближнем Востоке. Никаких выходок типа «В далекий край…» он не допускал, странных вещей я у него тоже не видел, и временами мне начинало казаться, что я схожу с ума и излишняя подозрительность — прежде всего следствие этого.

Однажды вечером Иисус собрал всех нас вокруг себя и начал, уставясь в пламя костра:

— Я хочу сообщить вам одно неприятное известие, которое вы, как ученики мои, обязаны знать.

— Что хочешь сказать нам, Господи? — спросил нетерпеливый Матфей, которого роль Иисусова биографа увлекла уже несколько чрезмерно.

— Хочу открыть вам, что мне должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин, первосвященников и книжников… А после мне быть убиту, и в третий день должен я воскреснуть. — С этими словами Иисус оглядел собравшихся, ожидая комментариев.

Они не заставили себя долго ждать.

— Как — воскреснуть?!

— Когда мы идем в Иерусалим?

— А с нами что будет?

— Будь милостив к себе, Господи! Да не будет этого с Тобою!

Последнюю фразу выкрикнул Петр, и она привлекла внимание Христа. Поднявшись и отбрасывая неверную тень, Иисус зычно воскликнул:

— Отойди от меня, Сатана! Ты мне соблазн, потому что думаешь не о том, что божие, но что человеческое!

Петр испуганно отшатнулся, а апостолы, сидевшие рядом с ним (Фома и Иоанн), в свою очередь отшатнулись от Петра как от зачумленного.

— Если кто хочет идти за мною, — продолжал Иисус, стоя в неверном свете костра, — отвергни себя, и возьми крест свой, и следуй за мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее… Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?

— Никакой! Никакой, Господи! — поспешно вставил Фома.

— Верно. Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо придет сын человеческий во славе отца своего с ангелами своими и тогда воздаст каждому по делам его. Истинно говорю вам: есть некоторые из сидящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят сына человеческого, грядущего в царствии своем.

Когда мы устраивались на ночлег, ко мне неожиданно обратился Иаков. Он тихо, стараясь, чтобы остальные не слышали, позвал:

— Иуда! Слышь, Иуда!

— Что тебе? — спросил я, протягивая ноги поближе к огню. Ночи тут оказались неожиданно холодными, и я порой отчаянно мерз.

— Как ты думаешь, то, что говорил он про бессмертие, правда?

— Почему меня спрашиваешь? Не усомнился ли ты?

— Нет-нет, — испуганно зашептал Иаков. — Но знаешь, всякое говорят…

— Кто говорит?

— Ну… Петр.

— Петр?

Я мгновенно утратил все намеки на сон, а ведь только что уже почти задремал.