Антон Первушин - Корабль уродов

― Лев Сергеевич, ― обратился я, подсаживаясь ближе. ― Что вы можете сказать о черном теле с задержкой прохождения в семь секунд?

Сибирцев посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

― Сверхчистое тело? Ось? ― уточнил он. ― Это миф!

― То есть в вашей богатой практике такие фрагменты не встречались?

― Эх, Андрюша, ― Сибирцев мечтательно поднял глаза к высокому потоку. ― Это же тема моей докторской. А оппонентом у меня был сам Гильзин! Сам! Если бы у Гильзина имелся хоть один кусочек, самый маленький фрагментик из Оси, он стер бы меня в порошок. И мы с тобой сейчас не разговаривали бы. Но, к счастью, сверхчистого черного тела не существует. Это лишь домыслы, красивая гипотеза, тема для фантастической повести.

Я решил зайти с другой стороны:

― Но, может быть, впоследствии ваши лаборанты и находили фрагмент с пониженной пропускной способностью? Может быть, есть какой-то закрытый отчет?

Сибирцев посмотрел на меня снисходительно:

― Андрей, я тебя люблю и уважаю, но по этому вопросу ничем помочь не могу. Не было таких фрагментов.

― Тогда объясните мне, что это такое?

И с победным видом я вытащил из кармана и положил на стол антрацит, полученный от Бориски Дрына. Не смог отказать себе в удовольствии, пижон проклятый!

Сибирцев даже не изменился в лице. И голос у него не дрогнул. Он посмотрел на обломок, равнодушно попыхивая трубкой.

― И что это такое?

М-да. Триумфальное настроение у меня сразу улетучилось. Старую гвардию ничем не прошибешь.

― То, чего не может быть, ― процитировал я модную сказочку. ― Черное тело с задержкой в семь секунд и линейной функцией по коэффициенту.

― Ты ошибся, Андрей!

― Хотите провести экспертизу в лаборатории?

― Даже не стану время тратить. Ты ошибся.

― Ну а если предположить, что нет? А если вы ошиблись? Институту нужны фрагменты сверхчистого тела?

Сибирцев вздохнул и принялся выбивать трубку в пепельницу.

― Андрей, ― сказал он, ― в запасниках Института черного тела более чем достаточно. На пятьдесят лет хватит. Мой тебе совет: продай его. Хотя нет, продажа ведь запрещена. Сдай в приемный пункт на Заимке. Только придется объяснить, откуда он у тебя. Ты же больше не числишься в искателях, и вход в Кратер тебе запрещен. А еще лучше ― выброси его, закопай. Зачем тебе проблемы с ОБХСС? Или с КГБ?

― Мне всё ясно, ― сказал я. ― Оберегаем научную репутацию? В конце концов, почему бы и нет? Я вам не судья. Только вот Гильзин был прав, а вы неправы. И всё это время, двадцать лет, вы сидели в мягком кресле, вкусно ели, сладко спали, но занимались полной ерундой ― пустым теоретизированием, основанным на ложных предпосылках.

― Вон, ― даже не повысив голоса, сказал Сибирцев. ― Вон отсюда, мальчишка.

Я забрал обломок и покинул кабинет.

Итак, с Сибирцевым не получилось. Не знаю уже теперь, на что я рассчитывал, когда шел к нему. Мстительность не входит в число моих достоинств. А всё остальное ― интеллигентские сопли.

После Сибирцева я отправился в административный корпус. Взмахнув на входе корочками пропуска, зашагал по длинному коридору, увешанному досками почета, фотографии на которых не менялись уже лет пять. Увидел на одном из пожелтевших снимков знакомую физиономию Бориски Дрына, подмигнул ей. А ведь он был когда-то приличным человеком, ударником социалистического труда, ударно ваял крепеж для испытательного стенда… Что с людьми перестройка и новое мышление сделали…

Добравшись до кабинета Шахмагонова, я постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь. Эдуард Шахмагонов восседал за письменным столом в большом кресле с кожаной обивкой, завезенном явно откуда-то из Германии. Вообще обстановка на рабочем месте заместителя секретаря комсомольской организации Института выгодно отличалась от обстановки в кабинете Сибирцева. Здесь стояла исключительно скромная, но современная импортная мебель, а «машинка», которой пользовался Эдуард, даже у меня, опытного железячника, вызывала обильное слюноотделение. Ибо на столе у него расположился редкий в наших широтах лэптоп от «Epson». Хорошо живет комсомол!

Шахмагонов был меня на два года младше и, хотя учился на том же факультете Красноярского университета, что и я, предпочел пойти не по науке, а по партийной линии. Он не стал заканчивать аспирантуру, сдавать минимумы и защищать кандидатскую, а сразу попер в комсомольские работники. И вот теперь он заместитель секретаря, а я ― простой советский кооператор. Впрочем, я ему не завидую ― у них там, в организации, свои заморочки имеют место быть.

― Андрей? Рад тебя видеть, ― Шахмагонов привстал и с улыбочкой мне поклонился; был он круглый, розовый и довольный жизнью. ― Я как раз о тебе вспоминал. Так что богатым будешь, вот так. Кстати, о богатстве. Мы тут собираемся сетку в нашем корпусе провести. Чтобы, как говорит Михал Сергеич, углубить и расширить, а затем прийти к консенсусу, вот так. Думаем, у кого разместить заказ. Но выбор большой. Конкуренция ― двигатель рыночной экономики, как ты знаешь, вот так. Если хочешь получить заказ, придется тебе постараться и убедить нас, что ты лучший из возможных кандидатов.

― Обсудим, ― кивнул я. ― Но сегодня по другому делу.

С Шахмагоновым играть в игры не стоило, поэтому я сразу извлек обломок и показал ему.

― Антрацит? ― удивился Эдуард. ― Откуда у тебя? Ты ж, вроде, не замечен?

― Это лучше, чем антрацит, ― сказал я. ― Это сверхчистое тело.

С полминуты Шахмагонов соображал, потешно наморщив лоб. Потом его радушная улыбка поблекла, и он спросил:

― Ошибки быть не может?

― Нет никакой ошибки. Чуешь, чем пахнет?

― Ой-ей, чем пахнет, Андрей. Ой-ей, чем пахнет!

Он вскочил и пробежался по кабинету.

― Это же… ― он застыл, а потом резко повернулся на каблуках, нависнув надо мной. ― Ты можешь мне это оставить?

― Могу, если дашь гарантии.

Шахмагонов обежал стол и вернулся в кресло.

― Слушаю, ― сказал он, положив свои пухлые ручки перед собой.

― Я открыл сверхчистое тело. Я хочу иметь постоянную долю.

― Ренту? Понятно. Кто будет добывать?

― Думаю, найдутся желающие.

― Согласен. Процент?

― Пятьдесят.

― Много. Даю пятнадцать.

― Тридцать.

Шахмагонов замотал головой:

― Ты не понимаешь, Андрей. Это не предмет для торга. Я даю тебе пятнадцать, потому что не могу дать больше. Серьезные люди меня спросят: при чем тут кооператор Тяглов? Что я им отвечу? Он мой друг? Пятнадцать ― максимум. Именно потому что друг.

Тут пришла очередь заскрипеть мне. Но выбирать особо не приходилось, а потому я сказал:

― Согласен.

Шахмагонов перешел к конкретике:

― Этот фрагмент забираю на экспертизу. Сколько еще антрацита на руках?