А Шаров - После перезаписи

Неожиданно для самой себя Оленька осторожно погладила его. Люстиков обнял и поцеловал Оленьку.

— Ты меня любишь? — еле слышно спросила она.

— Да, — ответил он.

— Ты меня любишь? — спросил он.

— Да, — ответила она.

Минуту в лаборатории царила тишина.

— Неужели и у нас… так просто? — спросила она.

— Нет, — ответил он. У нас не просто. Снова стало тихо.

— Знаешь, — сказал он, — в Институте физиологии был сотрудник, совсем ни черта не понимающий в учении Павлова. И он написал книгу «Евгений Онегин с точки зрения условных рефлексов». И там все очень…

— Не надо, Гришенька, милый, — попросила она. — Ты меня любишь?

— Да, — ответил он, — Ты меня любишь?

— Да, — ответила она.

Оленька плечом задела пусковую кнопку и нечаянн включила аппарат.

— … ся, — пронзительным рыбьим голосом закричал репродуктор, заканчиваяпрерванную фонограмму — Я вырос и съел карася… Исъелкарася… Исъелкарася…

Оленька заплакала. Обнимая ее правой рукой, левой Люстиков снова поспешно выключил АДП.

Оленька продолжала плакать.

— Мы ее зажарим на спиртовке! — предложил Люстиков.

— Я не люблю жестокости…

— Тогда… Тогда мы отнесем ее в магазин.

— Ее купят и зажарят.

— Выпустим в реку?!

— Чтобы она сожрала всех карасей?

— Как же быть? — спросил он.

— Подожди… — Подумав, она тихо закончила: — Знаю… Идем!

Они вышли из лаборатории, миновали Пушкинскую площадь, магазин «Рыба», гостиницу «Националь». Электронаркоз еще действовал, и щука мирно спала в эмалированном ведре.

Горели три яруса огней: звезды, окна и фонари. На Кропоткинской площади прожектора освещали огромный бассейн. Поверхность воды сверкала, и представлялось, будто именно тут, среди шумного уличного движения, солнце отдыхает во внеурочные часы.

В гардеробе бассейна они взяли купальники и полотенца. Оленьке удалось заговорить дежурного, охраняющего вход, тем временем Люстиков проник внутрь бассейна.

Неожиданно щука очнулась и с такой яростью бросилась на эмалированные берега, что ведерко едва не выскользнуло из рук.

— Злыдня! — пробормотал Люстиков, украдкой швыряя щуку в воду.

— … Ты меня любишь? — спросил Люстиков, когда они снова очутились на Гоголевском бульваре.

— Да… — кивнула Оленька. — А что станется со щукой? Чем она будет питаться?

— Не знаю, — рассеянно ответил Люстиков. — Пусть жрет микробов!

— Вода хлорированная, Гришенька!..

— Тогда… Ну, раз ты так волнуешься… Мы ей будем приносить колбасы.

Оленька успокоилась. Дальше они шли молча, взявшись за руки и совсем не думая о щуке.

5

«Неужели все так просто?» — вот мысль, которая в то время не давала покоя ни мне как научному руководителю темы, ни неизменному нашему сотруднику О. В. Чебукиной.

Когда парадная дверь закрылась за Оленькой, Люстиков сел на ступеньки. Минут тридцать он думал только об Оленьке. Еще полчаса — об Оленьке и АДП; а затем АДП целиком овладело его воображением.

Он поднялся и быстро пошел, почти побежал. Сперва он не сознавал, куда так торопится, потом огляделся, узнал Староконюшенный переулок и обрадовался тому, что избрал единственно верное направление — квартиру Лешки Крушанина. «Великая вещь — инстинкт», — подумал он.

— Здравствуй, Ветеор! — сказал Люстиков, входя в маленькую Лешкину комнату; общепринятое между друзьями сокращение «Ветеор» означало — «великий теоретик».

— Здорово, ползучий эмпирик! — покровительственно отозвался Крушанин.

Он сидел за пустым письменным столом, обремененным только листом бумаги и, вертя в руке карандаш, пристально смотрел на стену, где, то и дело меняя направление, ползала муха.

— Наблюдаешь многообразие живой природы?! — сказал Люстиков.

— Ага, — не улыбаясь кивнул Крушанин. — Хорошо бы сосчитать…

— У меня задачка позабористее… — Люстиков сел рядом и описал то, что происходило во время опытов с щукой. — Неужели все так просто устроено? закончил он.

Лицо Крушанина сохраняло выражение отстраненности, но рука его время от времени заносила на листок цифры и строки интегралов.

— Интересно сосчитать, — проронил Крушанин, когда Люстиков замолк.

— Считай, Ветеор…

Крушанин углубился в работу. Минут через двадцать он сказал:

— Твоя мыслеснимательная телега меряет только жалкие скаляры, ну, векторы, самое большее. Сложные психические процессы, выраженные в тензорах, не записываются… А к мухе ты напрасно так относишься. Тут проглядывает интереснейший вариант классической задачи «Прогулка пьяницы» в рамках закона случайны блужданий.

— Кто тебе дороже: друг или муха? — спросил Люстиков.

— Что еще?.. Кажется, ясно, — сказал Крушанин и перестал выводить формулы.

— Мне нужен не приговор, а направление поисков

— Это уж не мое дело, это эмпирика, — усмехнулся Крушанин. — Впрочем, изволь: переделай свою телегу поставь ее на рельсы, швырни в электронно-космический век.

— Не подойдет… На это ушло бы лет десять.

— Тогда… Не знаю… Тогда попробуй другой объект: с богатой разнонаправленной психической деятельностью и без одной резко доминирующей элементарной эмоции.

— Курицу-дилетанта, карася-полиглота или муху-эрудита? — насмешливо спросил Люстиков.

— Курица?.. Не думаю, лучше попробовать человека.

— А знаешь, это идея, — обрадованно сказал Люстиков и заторопился.

В ближайшем автомате Люстиков набрал Олин номер. Довольно долго никто не подходил, потом послышался сонный бас:

— Чебукин слушает!

— Можно Оленьку? Ольгу Васильевну, — поправился Люстиков.

— Кто говорит? — поинтересовался бас.

— Люстиков! Я научный руководитель Ольги Васильевны.

— Хм… В качестве отца разрешите выразить надежду, что вы научный руководитель моей дочери днем, а не ночью.

Короткий щелчок, и зазвучали гудки «занято».

Пошляк и гад, устало подумал Люстиков. Странно, у такой девушки этакий папаша.

6

Он является деятелем некоторых ответвлений наук, или деятелем искусств, или деятелем, посвятившим себя деятельности других деятелей, а точнее всего, просто деятелем в самом концентрированном значении слова, всеобщим деятелем, этой всеобщностью несколько напоминающим мировой эфир в представлении физиков недавнего прошлого.

После работы Оленька зашла к брату, что случалось крайне редко.