Владимир Михайлов - Вариант "И"

Ничего удивительного: шейха Абу Мансура Мухаммада ожидали с часу на час, а врагов — не шейха лично, а его миссии — было вряд ли меньше, чем сторонников. Нищих я не видел — впрочем, это практически и невозможно из окошка машины, — а вот хмельных заметил бы, но их, похоже, не было вовсе, что весьма характерно и интересно, да и приятно к тому же. И во множестве киосков бутылки со спиртным занимали куда меньше места, чем раньше, зато всяких прохладительных виднелось множество — и не только западных. Среди прохожих стал, надо полагать, несколько больше процент азиатов-туристов или, может быть, иммигрантов, еще не успевших сменить национальные бурнусы и галабии на здешнюю одежду или не пожелавших подобного переоблачения. Ну что же — Москва всегда была городом разноплеменным.

Мы ехали по Центру, который в любом городе наиболее консервативен и менее подвергается перестройкам; и тут ничего такого, что бросалось бы в глаза, я не заметил. Что-то ремонтировалось, другое строилось заново — однако в этом ничего удивительного не заключалось, разве что архитектура новостроек изменилась. Что-то появилось в ней, с трудом уловимое, но все же восточное, как бы из «Тысячи и одной ночи», со старых персидских миниатюр в современном истолковании. Но когда мы выкатывались на Пречистенку и задержались перед светофором, я углядел нечто и не утерпел, чтобы не спросить водителя (хотя и без него все было ясно, потому что с той стороны валил народ — закончился намаз, видно; многие были в зеленых повязках на лбу):

— Это на чем же полумесяц: на Христе Спасителе, что ли?

— Ну, откликнулся он голосом, лишенным эмоций.

— А пристраивают что?

— Каланча эта? Вроде их колокольни — только не звонят, а кричат сверху.

— Минарет?

— Вот-вот. Откупили они его, что ли, — не помню уж, что говорилось…

За большие деньги. Черт знает сколько у них денег.

Я тоже знал — примерно, — но не сказал, а снова приблизил лицо к оконцу. По сравнению с былыми временами вывески на английском почти сошли на нет; зато возникло нечто новое: струящиеся справа налево куфи — на стекле, в металле, а то и в неоне. Примерно — прикинул я — одна арабская вывеска на два десятка русских и одна латиницей — на полсотни.

Раз-другой я заметил еще некий шрифт, и вовсе не ожидавшийся: алеф бет.

То были уже существенные признаки возможных в недалеком будущем перемен.

Мы ехали уже мимо российского Министерства иностранных дел. Здание ремонтировалось. Деньги, значит, появились у властей и на такие дела…

И не только на ремонт, но даже — что они, совсем спятили, что ли? — на пальмы, что без особого успеха пытались расти в некоторых местах Кольца — и на Смоленской тоже. Может, вскоре и Красное море начнем рыть под Москвой — название-то, можно сказать, национальное…

Пока я пожимал плечами и крутил головой, удивляясь неизбывной российской лихости в намерениях, мы свернули вправо, через минуту оказались на Бородинском мосту — здесь никаких перемен я не увидел, только покосился налево вверх, на эстакаду, на которой мы недавно находились, — и наконец достигли цели.

Вслед за лбом в униформе, катившим чемодан, я вошел в холл.

Рецепционист, кроме ключа, вручил мне три конверта: побольше, поменьше и третий — совсем маленький, все — адресованные именно мне, и никому другому: господину Веберу Виталию Владимировичу, корреспонденту русского журнала «Добрососедство», издающегося в Аугсбурге, Бавария, Германия.

Я вскрыл большой, заранее догадываясь о его содержимом. Так и есть: официальное приглашение на прием, коему предстояло совершиться сегодня вечером в Кувейтском посольстве в связи с государственным визитом шейха Абу Мансура Мухаммада, главы правительства названной страны. Маленький конверт я вскрывать не стал, отложив ознакомление с его содержимым на потом. На ощупь там угадывался лишь один листок бумаги. Что же касается среднего, то его следовало вскрывать, фигурально выражаясь, при красном свете: крохотная эмблема в левом верхнем уголке — затейливо переплетенные буквы «Реан» — предупреждала о необходимых предосторожностях.

Лифт, казалось мне, полз слишком медленно. Наверное, я устал. Совсем некстати, надо сказать. Наконец посыльный ушел, получив законно полагавшуюся мзду. Это в России умели не хуже, чем в любой другой стране, цивилизованной или не очень. Я проверил, хорошо ли он закрыл за собой дверь. Он закрыл плотно. Хвала Аллаху, Господу миров! И можно стало — мне давно уже не терпелось, — оставшись в одиночестве, расслабиться, чтобы собраться с мыслями.

Я немного передохнул в кресле, вертя в пальцах запечатанный конверт неизвестного происхождения. Вряд ли он был способен взорваться. Придя к такому выводу, я аккуратно вскрыл его.

Это было, к сожалению, не письмо от Ольги — а ведь именно его я подсознательно и ждал. И не официальное. На хорошей белой бумаге от руки было написано лишь несколько строк.

«Вит! Обязательно нужно увидеться до вечера. Срочно, важно. Сейчас же позвони…»

Дальше следовал номер телефона. Подпись: «И. Липсис». Дата — сегодняшняя. Время — я глянул на часы — за час десять минут до моего появления в отеле.

М-да, подумалось мне. Что потом — неизвестно, а пока — Липсис.

Действительно — апокалипсис… Откуда его черти взяли? И зачем?

Я еще раз внимательно осмотрел конверт. Веберу. То есть мне. Однако очень любопытно: откуда Изе известно, что Вебер — это я или же что я — это Вебер? Оч-чень интэрэсно, как говаривал, по слухам, в свое время товарищ Сталин.

Ну ладно. А чего же хочет от бедного странника «Реан»?

Конверт я вскрыл в темной ванной, пользуясь инфракрасным фонариком, какой имелся в моем кейее вместе со всяким другим дорожным барахлом.

Да, эта цидуля тоже адресовалась именно мне, хотя в ней меня Виталием Владимировичем не именовали. Текст был следующим:

«Редактирование откладывается. У автора температура. Предполагается двустороннее воспаление. Просьба принять все меры по сохранению здоровья. Все полномочия».

Прочитав, я включил нормальный свет и несколько секунд наблюдал за тем, как бумажка с текстом таяла в воздухе, как капля воды на раскаленной плите.

Известие было очень неприятным. Хотя, правду сказать, и не вовсе неожиданным. Уже вокзал навел меня на кое-какие мысли. Новый повод для размышлений и выводов. И, конечно же, действий.

Но не сию минуту. Надо, надо перевести дыхание. В наши дни лучший отдых, как известно, — перед ящиком. Я глянул на часы. Самое время.

Щелкнул пультом. Шло какое-то чтение — на арабском; был теперь и такой канал. Я переключился на новости.

К только что подрулившему к стоянке самолету с изображением кувейтского флага на стабилизаторе — то был «Ту», никак не «боинг» — как раз подали трап. Почетный караул застыл, как нарисованный. Выход открылся. Шейх Абу Мансур — во всем национальном — спускался по ступенькам медленно, достойно, снижался, а не спускался. Вот ступил на ковер. Распахивались объятия. Но меня интересовал не столько сам шейх, сколько следовавшая за ним свита. Лишь некоторых я не опознал, но и тех, кого узнал, было достаточно, чтобы понять: визит серьезный. Четверо денежных людей — из самых больших — и трое представителей другой профессии; эти на передний план не лезли, но я их углядел. Ну что же, значит, есть смысл воспользоваться тем приглашением, что содержал в себе конверт побольше.