Юрий Невский - Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память

– Да не экстази, а «Фэнтези», Феликс Альбертович! – каждый раз поправлял его Калинник или кто-нибудь из ребят. Но директор, между тем, не сдавался, принюхиваясь и выискивая характерный запах… ну хотя бы портвейна, считая его основным топливом в двигателе прогресса российской эстрады (как позорной попсы, так и крутого рок-н-ролла).

У Нади же, кроме строчек

коробок мое сердце мои мысли спичкитротуаром весенним или дымом осеннимя иду по дороге и пылят вслед за мнойобгоревшие спички как вода за кормой

больше ничего не придумывалось. А это даже началом Гимна не назовешь! Вряд ли это сойдет за чистосердечное признание в любви к родной школе и милым учителям.

Надины подруги: Ольга Туртанова, Света Сопач и Ксения Лапышева раскручивали ее популярность, подбрасывая в «сарафанный» эфир то один слушок, то другой. Но все это не всерьез, конечно, а так, чтобы было весело и не скучно… Проводили пиар-акции, как сейчас говорят; и порой она использовала это в своих интересах. Могла, например, чисто «по-английски» покинуть последние два урока.

2

Вот как сегодня.

«Чисто по-английски» – это выражение классной руководительницы, Энгельсины Сергеевны (классная! руководительница! Энгельсина! от одного этого, бр-р… мороз по коже). Она, конечно, узнает об ее отсутствии на этих последних двух уроках, и если не предпримет какие-то особые карательные меры, то, уж точно, скажет что-нибудь ядовитое при всех. Половина класса онемеет от ужаса, у другой половины вырвется нервный смешок.

Но если бы в том, что она уходила (частенько вот так: «не попрощавшись»), было что-то корыстное!

А она сидела в приемной Аратюняна, главврача клиники, ожидая, когда, по его словам, «он решит парочку вопросов» и переговорит с ней, как обещал, о состоянии мамы. Она находится на лечении в этой частной клинике. Надя побывала у нее в палате. Но это не то, что поговорила, ободрила, принесла что-то особенно вкусное (и полезное). Не так, в прямом смысле. В палату к ней можно зайти на несколько минут, посидеть рядом, подержать за руку и вдруг почувствовать… теплая река какой-то искрящейся энергии (так и представляла, река в бликах солнечного утра) перетекает из руки в руку, соединяет их! И не надо слов, да и не успеешь придумать, не выразишь все в эти мгновения. А мама узнает о ее делах, проблемах, о том, как они живут с папой, о здоровье бабушки. Надя научилась распознавать по видимым признакам, что мама ее «слышит»: чуть порозовевшая кожа, проступивший румянец, более глубокое дыхание, участившийся пульс… Ведь биение тоненькой жилки – эта, скорее даже мистическая, связь – непрерывна между ними! Ресницы могли затрепетать, будто вот-вот проснется, откроет глаза. И она в ответ – переполнена теплом маминого сердца, ее заботой и переживанием. Но вот строгая медсестра… она здесь же, как будто стоит над душой!

В этой клинике все четко (разумеется, в чем винить сотрудников, ведь они выполняют свою работу!) – а Аратюнян делает свое дело. Он говорит об этом твердо, подчеркивая, как бы подводя черту: у него все по-научному. Не каждый раз и не со всеми ведет беседы, ведь он настоящий доктор наук, поэтому очень занят. Если говорит с ней, то чаще сам задает вопросы, воссоздает «психологический фон», который может относиться к маминому заболеванию… (нет, лучше сказать, отклонению). То, что чувствует она, дочь, – связано и с мамой, ведь они – как сообщающиеся сосуды.

И общение с настоящим доктором наук, конечно, помогало ей – а то как бы она со всем этим справилась? Ведь это не американский фильм, где какой-нибудь герой (обычно полицейский) после того, как его ранят в перестрелке, семь лет лежит в коме, в прекрасных условиях. И наперед все оплачено. И страховка у них, наверное, бешеная. Больница там показана со стороны, просто образ, совершенно плоская, будто вырезанная из картона. А на самом деле, когда имеешь к этому прямое отношение, видишь это вблизи (или даже изнутри?), все дробится на мелкие части, подробности, детали. Есть и хорошее, есть и плохое. На первый план, бывает, выпячивается что-то незначительное, а самое главное остается в тени. Все переплетено сложными связями, отношениями между людьми.

С мамой не все так идеально… Прийти, подержать за руку и бежать по своим делам (а вокруг красивые приборы, красивые медсестры, все белым-бело). Можно, конечно, болезнь мамы назвать «отклонением», но от этого не легче. Патология. Организм подвержен определенным изменениям, разрушению, опасности. В любой момент может произойти непоправимое.

«Отклонение» это… или, скорее, «затемнение»? Надя помнила, когда они после долгих мытарств добрались до этого Аратюняна (пришли вместе с папой, она тоже оказалась в кабинете), то вошел еще более важный врач (целый профессор, наверное), его позвали на совет. Аратюнян показывал ему снимок на прозрачной пленке: это было похоже на небо, черно-белые проплывающие облака… со своего места она так видела этот кусочек. И главврач клиники указал «затемнение» в такой-то области… Важный профессор, внимательно вглядевшись, сказал:

– Однако… здесь есть пять но!

Что еще за «5 но»? – удивилась Надя.

Но.

Но?

Но!

Но?!

Но…

Или он имел в виду… какое-то «пятно»?

Профессор сказал:

– А нельзя все же, чтобы девочка подождала… в приемной, что ли? – И он, искоса глянув на нее, поморщился.

Аратюнян изобразил подобие улыбки… И папа, конечно же, сразу вывел ее из кабинета. Посиди пока тут, полюбуйся на рыбок… смотри, какой аквариум… ладно? Разговор-то очень важный.

Какие уж тут рыбки. Надя просто ненавидела этих рыбок в приемной клиники, до того они ей опротивели! Серые, лупоглазые.

Значит… пятно? «Белое пятно», как на географических картах, «терра инкогнита», неисследованная территория? Или, как говорят, «темное пятно в биографии»? Сгустившееся облако, непроницаемое ни для каких лучей, скрывающее что-то недоступное для понимания? То-то озаботились и врачи – и папа как-то потерянно сунулся в кабинет… замерев на пороге, будто набрав побольше воздуха.

Прямо из клиники надо ехать к бабушке, это тоже не ближний свет. И бабушке помочь. Аптека, магазин, по хозяйству. После дедушки… дедушка умер, она осталась одна, со здоровьем у нее все хуже. Еще их квартира. Она тоже на ней, на Наде. Успеть вернуться, приготовить ужин к приходу папы. У него очень сложная и важная работа, его не бывает до самого вечера. Когда приходит, просто сидит молча или ложится на диван, закрывает глаза. Кажется, в это время к нему не поступает из внешнего мира ни один, даже самый крошечный пиксель информации. На работе выше головы загружен этими пикселями, байтами, килобайтами, мегабайтами. Вокруг него электронные потоки, электромагнитные поля, излучение компьютеров. Потом, когда отдохнет немного, дотягивается до своей старенькой расстроенной гитарки, начинает слегка пощипывать струны, наигрывать какую-то мелодию. И запоет слабым голосом, как будто издалека… последний троллейбус, последний троллейбус. В этой песне Булата Окуджавы лирический герой садится в последний синий троллейбус, вокруг гулкая полночь, он уезжает на нем от беды. И пассажиры, простые матросы, приходят к нему на помощь. Затем может выпить чаю и немного поесть. Но и это надо приготовить. Навести порядок. А где же время на уроки? Хм… она недоуменно пожала плечами.