Казимир Баранцевич - Царица бедных. Рассказы

— О, да! — отвечала красавица, — впрочем, кажется…

— Весь ваш несложный механизм в ходу? Вы закатываете глаза, вы дышите, как бы в волнении высоко поднимая грудь, вы кланяетесь с обворожительной улыбкой, как королева своим подданным, вы кокетливо играете веером?

— Да, всё это я делаю!

— И больше ничего, конечно?

— Нет! Чего же больше?

— Да вы правы! А ночью, когда итальянец и все спят, когда весь город спит, луна бросает в окна свой фосфорические сказочный свет, и крысы, раздобыв кусочек мыла или корку хлеба, устраивают в пустых комнатах бал, вы разговариваете с ним?

И посетитель кивнул по направлению, где стоял красавец-мужчина.

— Нет! — отвечала дама, — вначале я заинтересовалась им, — он так красив, у него такие чудные голубые глаза и шелковистые усы, — но потом…

— Что же потом?

— Потом — я разочаровалась… Он так глуп!.. Он не в состоянии связать пары слов!..

— Может ли это быть! Что я слышу! — воскликнул посетитель, — вы разочаровались в нем, потому что он глуп? О, теперь я понимаю, почему вы попали в музей! Вы попали сюда в качестве образчика женщины, — единственной женщины, разочаровавшейся в мужчине потому, что он глуп, хотя и красив! Он чертовски красив, не правда ли? Посмотрите на него и скажите, разве не нравятся вам этот рост, эта благородная осанка, глаза, усы, нос, эти упругие, мускулистые руки и ноги, этот торс Аполлона, который облекает такой чудный смокинг, такие изумительные умопомрачительные панталоны? И не говорить с таким человеком!

— Видите ли… иногда!.. — начала дама.

— Довольно! — крикнул посетитель, — довольно! Вы лжете! Я вас поймал! И как мало искусства нужно было для этого! Вы лжете, как все женщины вашего типа, — в этом проклятие вашего рождения! Вы хотели, чтобы я принял вас за необыкновенную женщину, но вам не удалось меня обмануть, нет! Вы — самая обыкновенная, самая заурядная женщина толпы и попали сюда, кажется, как образец женщины клептоманки. Конечно, вы разговариваете с вашим соседом, вы приходите к нему по ночам, когда никто не видит, и сидите там, на помосте, у его ног, и ласкаетесь к нему, и вздыхаете, и смотрите на луну. В чужих стихах вы объясняетесь ему в любви, — нужды нет, что он ничего не понимает. Венец ваших желаний — выйти за него замуж и устроить свое гнездышко или маленький адик для мужа. И когда это совершится, с вами произойдет очень быстрый переход от луны к новым шляпкам и кофтам, от стихов — к капризам и ежедневной грызне с мужем! Синьор, синьор! — воскликнул он, завидя появившегося на прежнем месте, у шкафа, итальянца, — скажите мне… подтвердите мои предположения, кто эта женщина?

— Этта… снаменит voleuse de magasins!

— Ага! — торжествующе воскликнул посетитель. — Ну что, не прав я был? Не угадал? Не разгадал я вас, сударыня? Попробуйте возразить! Что же вы не возражаете, что же вы молчите?

Но красавица смотрела на посетителя таким же загадочным, неподвижным взглядом, как и её сосед. И роскошный, весь в блестках и белых перьях, веер остановился на полпути к её лицу.

Ленивой походкой итальянец зашел за фигуру дамы и там что-то затрещало. На пороге комнаты показалось еще несколько посетителей, и бледный человек, испуганно косясь, вышел на лестницу.

На улице, где он очутился через минуту, ему казалось, что в двигавшейся по тротуарам толпе он увидел множество манекенов — мужчин, женщин и даже детей. Озноб пробежал по его спине, и чувство тоски и страха охватило его душу. Жить среди манекенов!..

Следы

Медленно тянулась похоронная процессия, осыпавшаяся частым снегом. Снег пластами лежал на верхушке траурного балдахина, залепил помещенных по углам четырех ангелов, и косматые, черные бороды факельщиков сделал седыми. Стоявшие по пути запорошенные снегом городовые равнодушно делали процессии под козырек и плотнее надвигали на лица каучуковые капюшоны.

Провожатых было немного. Сряду за колесницей шла дочь покойной рядом со старушкой-родственницей; немного позади — несколько человек родных, и между ними он, чужой им человек.

Да, он был всем им чужой в том числе и покойнице, — за исключением её дочери. Ей он не был чужой, ей он был близок, но это было тайной для всех, и никто, никто об этом не знал и не должен был знать!.. Около него шла женщина, которая была его женой, но которую он не считал теперь ни женою своею, ни близким человеком, потому что он её не любил, а любил ту, другую…

И он никому не мог этого открыть, никому не мог сказать ни одного слова. Условные приличия общества связали его и ее, и оба были беспомощны; оба были тут, друг подле друга, и не могли перекинуться словом. Следовало быть осторожными… Люди уже догадывались и следили за ними.

Целую неделю они не виделись, и ему казалось, что прошло ужасно много времени, что она, может быть, стала его забывать.

Но нет, он тотчас отбросил эту мысль: не могло, не могло этого быть… Он смотрел, через головы других, на её милую для него головку в черной шляпке с длинным крепом и думал, что вот, сейчас, если бы это нужно было, он отдал бы свою жизнь за эту головку, за милую улыбку её, за одно ласковое слово.

А рука нелюбимой женщины тяжело и неловко опиралась на его руку. Ужасной казалась ему эта картина! Медленно движущаяся колесница, гроб, венки, люди в черном равнодушные к чужому горю, злые на дурную погоду, и этот снег, снег! О, если бы можно было подойти к ней, одним движением выделить ее из кучки этих людей и увезти, умчать туда, где нет ни горя, ни слез, ни мрака, ни снега, а всё живет, цветет, всё счастливо и смеется! Туда, где лунные ночи благоухают померанцем, теплое море лениво плещет волною, и темные кипарисы на страже стоят у влюбленных!

Качаясь, тихо двигалась колесница, и медленно шли за нею люди. Он смотрел на креп её шляпки и вспоминал, сколько тоскливых, безрадостных дней и бессонных ночей провел он, не видя её. Но вот судьба столкнула их так близко, так близко друг к другу, так много ему нужно сказать ей, так крепко пожать её руку, взглянуть в её чудные очи, — и ничего нельзя!

За ними следят — и те, кому нужно как будто, и те, кому это вовсе не нужно, а только потому, что они злы. Все люди злы, злы без причины! И это ужасно!.. Даже этот неизвестный ему господин в цилиндре, которого он никогда не видел у них и который пришел по газетной публикации, вспомнив, что когда-то был с ними знаком, — и тот смотрит на него, как бы говоря: «посмотрим, каковы-то будут твои поступки!»

А эти безличные старушки, такие добрые, так сильно сочувствующие чужому горю, беспрестанно проливающие слезы, — разве они не смотрят на него злыми глазами из-под своих черных капоров, делающих их похожими на ворон?