Нил Гейман - Дело о смерти и меде

Прилагаю к вашему будущему рассказу свой последний монолог, который в безапелляционном порядке прошу никоим образом не править. Я хочу, чтобы мое отношение к долголетию, к глупым методам людей продлить свои глупые никчемные жизни, — и вообще, к глупости самих этих попыток, — не допускали неверных толкований, были ясны каждому читателю. Вот моя заключительная речь:

В том, что человек сможет жить вечно, кроется реальная опасность. Представьте, что склонность человека потреблять, свойственная всякой юности, не будет иметь границ; что материальное или чувственное накопление будет самоцелью. Сколь низко тогда станет цениться жизнь, какой бессмысленной тратой времени она обернется! И как быть душе, спиритическому аспекту нашего бытия, которая не может не откликаться на зов свыше? Каким страшным припадком, какой изматывающей будет эта внутренняя борьба на выживание!

Да, пожалуй с такими словами я допускаю, что удалюсь от дел.

Как бы ни сложился рассказ, непременно вышлите его мне, прежде чем отнесете в издательство.

Остаюсь Вашим старым другом и покорным слугой,

Они пришли на пасеку Старика Гао часам к четырем пополудни. Все одиннадцать ульев, серых деревянных ящиков, размещались в три ряда позади некоей постройки, которую «хижиной» можно было назвать с большой натяжкой, — это была конструкция, состоящая из четырех столбов, крыши и плотной промасленной ткани, заменявшей стены и смягчавшей весенние дожди и летние грозы. На маленькой угольной жаровне, имевшейся внутри, можно было приготовить что-нибудь простое из еды, и, если накрыть и ее, и себя одеялом, быстро согреться. Недалеко от неё, почти в самом центре сооружения, находился деревянный поддон, на котором лежала продолговатая подушка, вышитая старинным узором: и рисунком, и мягкостью она очень напоминала керамику. Однако Старику Гао в те недолгие осенние дни, когда он собирал мед и оставался ночевать на пасеке, этого было достаточно. Два-три дня ему обычно хватало, чтобы управиться с делами: дождаться, пока угомонятся растревоженные ульи, пока извлеченные соты преобразуются в вязкую густую суспензию, которая стечет в подставленные снизу ведерки и горшки, которые он каждые раз приносил из дома. Даже на то, чтобы растопить опустевшие ячейки, липкие от воска, пыльцы, грязи и пчелиного помета, и собрать в небольшом горшочке натуральный пчелиный воск, а сладкую водянистую эмульсию скормить обратно пчелам. На этом его работа на пасеке заканчивалась, и он спокойно мог уходить обратно в деревню и продавать свой крошечный (по сравнению с двоюродным братом) урожай.

Когда незнакомец принялся исследовать все ульи, один за одним, Старик Гао с невозмутимым видом наблюдал: как он надел шляпу и опустил на лицо сеточку, как внимательно разглядывал поднимавшихся пчел, как потом вытащил лупу и осмотрел соты, и только в завершении всего королеву, — как всё это было привычно для варвара и абсолютно бесстрашно. За время осмотра он не то что не раздавил ни одной пчелы, он даже больно не сделал ни одной из них. К последнему улью впечатление Старика Гао сменилось на противоположное: он был восхищен чужеземцем. Его глаза блестели, видя мягкие плавные движения, которые, как ему казалось, абсолютно не приемлемы для любого варвара.

Старик Гао разжег жаровню, собираясь вскипятить немного воды. Угли еще не успели как следует раскалиться, а незнакомец уже извлек из своего мешка, оставленного в углу, невиданное сооружение из стекла и металла. Он наполнил верхнюю половину водой из ручья, а в нижней разжег небольшой огонь. Прошло буквально несколько минут, и в его распоряжении оказался полный чайник кипящей воды. Достав из той же сумки две оловянные кружки и бумажный сверток, незнакомец бросил в воду несколько зеленых листиков, находившихся внутри свертка, и через несколько минут угостил Старика Гао таким вкусным и душистым чаем, который он не пробовал даже в гостях у своего двоюродного брата.

— Я бы хотел остаться здесь, в этом доме на все лето, — произнес незнакомец.

— Да это даже домом назвать нельзя! — ответил Гао. — Оставайтесь лучше внизу, у Вдовы Цянь найдется для Вас комната.

— Меня интересует жить здесь, — сказал незнакомец. — К тому же я прошу вас дать мне в аренду один из ульев.

Старик Гао засмеялся. Внизу жители деревни уже многие годы не слышали от него такой реакции; многие считали, что он отучился раз и навсегда; однако, в данный момент он смеялся и от восхищения, и от удивления, бессильный сдерживать эти природные импульсы.

— Я совершенно серьезно говорю, — продолжил незнакомец. Он положил между собой и хозяином пасеки, (оба сидели на полу, скрестив ноги) четыре серебряные монеты. Три из них были мексиканскими песо, серебряными кругляшками, распространившимися и прижившимися в Китае всего год назад, а одна — серебряным юанем, монетой гораздо большего диаметра. Старик Гао даже не понял, откуда незнакомец их достал, но ответ на этот вопрос не занимал его совсем, потому что перед ним лежало чуть-чуть больше его обычной годовой выручки. — Я плачу эти деньги и хочу, чтобы кто-то приносил мне сюда еду. Я думаю, раз в три дня будет приемлемо.

Старик Гао ничего не ответил. Допив чай, он поднялся. Отбросив в сторону промасленную ткань полога, вышел наружу. Оглядев все одиннадцать ульев, выбрал тот, который содержал четыре вынимающиеся секции с сотами (и был единственным на всей пасеке) и подвел к нему незнакомца.

— Вот этот улей Ваш, — сказал он.

Растительные экстракты. Это же очевидно. Они действуют какое-то время, но оно всё равно подходит к концу, сколь бы ядовита субстанция ни была. Бедный Профессор Пресбери, натерпелся же он в последние дни своей жизни! Однако стоит признать, что выбранный им путь не был вовсе невежественным.

Занимаясь его делом, я исследовал всё: семена, стручки, коренья, даже порошок из сушеных листьев и стебля. Это была моя пища для ума, — я раздумывал, я выдумывал, я ломал голову, я рефлексировал, — под соусом из слов моего давнишнего учителя по математики: «Любой интеллектуальной проблеме для решения достаточно лишь наличие интеллекта».

Всё что я брал от растения, — всё было смертоносным.

Я пытался выработать что-то из него, что не приводило бы к летальному исходу, однако мои методы были катастрофически неэффективны.

Это не было делом на три трубки. Первые времена я даже прикидывал в уме, сколько конкретно мне придется выкурить, (приготовившись скурить в общей сумме три сотни), как внезапно простая и содержательная идея, — нет, пока только намек, — указала мне направление. Способ обработки растений, позволяющий добиться удобоваримости для человеческого желудка.