Айзек Азимов - Золото

— Что значит, о золоте?

— Я имел в виду, что могу получить в свое распоряжение сто тысяч глободолларов золотом — это около пятнадцати фунтов. Быть может, я не мультимиллионер, но неплохо зарабатываю, и эти деньги не краденые. Это будут мои личные деньги, которые я сниму своего счета в виде золотых монет. Тут нет ничего противозаконного. Я предлагаю вам сто тысяч глободолларов монетами по пятьсот глободолларов — двести штук. Золото, господин Уиллард.

Золото! Уиллард задумался. Деньги, когда дело касалось электронного обмена, не означали ровным счетом ничего. После достижения определенного уровня доходов они переставали порождать ощущение богатства или нищеты. Мир превратился в набор пластиковых карт (каждая закодирована на ДНК владельца) и щелей, куда эти карты вставляли, и весь мир переводил, переводил, перечислял, перечислял…

Но золото — штука совсем иная. Его можно потрогать. Каждая монета что-то весит. Кучка блестящих монет попросту красива. Уиллард никогда не видел золотой монеты, и уж тем более не держал ее в руке. А тут целых двести штук!

Деньги ему не были нужны. Но вот золото…

— А что это за роман, о котором вы говорили? — спросил он, слегка устыдившись собственной слабости.

— Фантастика.

— Я никогда не читал фантастику, — скривился Уиллард.

— Значит, настало время расширить ваш кругозор, господин Уиллард. Прочтите мой роман. Если вы представите, что между каждыми двумя страницами лежит по золотой монете, как раз и получится две сотни.

И Уиллард, еще больше презирая себя за слабость, спросил:

— А как называется ваша книга?

— «Три в одном».

— И у вас есть экземпляр?

— Я принес его с собой.

Уиллард протянул руку и взял книгу.

Назвав себя занятым человеком, Уиллард ничуть не покривил душой. Время прочитать книгу он выкроил лишь через неделю, хотя его и манили две сотни мерцающих золотых монет.

Затем он посидел и немного подумал. Потом позвонил Лабориану. На следующее утро Лабориан вновь сидел в офисе Уилларда.

— Мистер Лабориан, я прочитал вашу книгу, — грубовато произнес Уиллард. Лабориан кивнул, не в силах скрыть тревогу в глазах.

— Надеюсь, она вам понравилась, господин Уиллард?

— Более или менее. Я вам говорил, что никогда не читал фантастику, поэтому не могу судить, насколько она хороша в рамках своего жанра…

— Но разве это имеет значение, если вам понравилось?

— Не уверен, что понравилось. Я не привык к текстам подобного рода. В вашей книге речь идет о существах трех полов.

— Да.

— Вы назвали их Рационал, Эмоциональ и Пестун.

— Да.

— Но вы не описали их.

— Я не стал их описывать, господин Уиллард, — смутился Лабориан, — потому что не сумел. Это инопланетные существа, воистину чужие для нас. И я не захотел изобразить их чужаками, просто снабдив их синей кожей, парой антенн или третьим глазом. Видите ли, я хотел, чтобы они остались неописанными, поэтому и не стал их описывать.

— Получается, что вам не хватило воображения?

— Н-нет. Я не стал бы так говорить. Скорее, мне не хватает такого вида воображения. Я вообще никого не описываю. Если бы я стал писать рассказ о вас и обо мне, то, скорее всего, не стал бы утруждаться описанием любого из нас.

Уиллард уставился на Лабориана, даже не пытаясь замаскировать презрение. Он подумал о себе. Среднего роста, располневший в талии, что следует подправить, с намеком на двойной подбородок и родинкой на правом запястье. Светло-каштановые волосы, темно-синие глаза, нос картошкой. Неужели так трудно это описать? Да такое по силам любому. А если у тебя вымышленный персонаж, то представь кого-нибудь реального и валяй, описывай.

Вот сидит Лабориан — смугловатое лицо, тугие черные кудри, вид такой, словно ему не мешало бы побриться (наверное, он все время так ходит), кадык заметно выдается, на правой щеке небольшой шрам, довольно большие карие глаза — единственная приятная особенность его лица.

— Я вас не понимаю, — сказал Уиллард. — Что вы вообще за писатель, если не в состоянии ничего описать? О чем вы пишете?

Лабориан мягко заговорил, и стало ясно, что ему не впервые приходится защищаться от подобных обвинений:

— Вы прочитали «Три в одном». У меня написаны и другие романы, и все в том же стиле. В основном разговоры. Когда я пишу, то ничего не представляю; я слышу, и мои персонажи в основном обсуждают идеи — конфликтующие идеи. В этом отношении я силен, и моим читателям это нравится.

— Пусть так, но куда это заводит меня? Я не могу создавать компьюдраму, отталкиваясь от одних разговоров. Мне нужно создавать образы, звуки и подсознательные внушения, а здесь работать попросту не с чем.

— Значит, вы решили сделать «Три в одном»?

— Нет, даже если мне не с чем будет работать. Подумайте сами, господин Лабориан, подумайте! Этот Пестун — он же тупица!

— Не тупица, — нахмурившись, возразил Лабориан. — Он целеустремленный. В его сознании есть место только для детей, как реальных, так и потенциальных.

— Тупой! Если вы не употребили это слово по отношению к Пестуну в романе, а я сейчас не могу вспомнить, так оно или нет, то у меня возникло именно такое впечатление. Он кубический. Это так?

— Ну, во всяком случае, простой. Прямые линии. Прямые углы. Не кубический. Больше в длину, чем в ширину.

— А как он передвигается? У него есть ноги?

— Не знаю. Честно говоря, даже не задумывался над этим.

— Хм-м. А Рационал? Он умен, понятлив и быстр. Каков он? Яйцеобразный?

— Согласен. Я над этим тоже не задумывался, но согласен.

— И тоже без ног?

— Я их не описывал.

— Теперь последняя из троицы. Ваш «женский» персонаж, поскольку остальных вы именуете «он».

— Эмоциональ.

— Правильно, Эмоциональ. У вас она получилась лучше.

— Разумеется. Над ней я думал больше всего. Она пытается спасти разумную жизнь — то есть нас — на чужой для них планете, Земле. Симпатии читателей должны быть на ее стороне, хотя она и терпит неудачу.

— Насколько я понял, она похожа на облачко, не имеет постоянной формы и способна сжиматься и расширяться.

— Да, да. Совершенно верно.

— Она скользит над землей или плывет по воздуху? Лабориан подумал, затем покачал головой:

— Не знаю. Придумайте сами, когда дело дойдет до нее.

— Понятно. А как насчет секса?

— Это очень важный момент, — с неожиданным энтузиазмом сказал Лабориан. — Во всех своих романах я упоминал секс лишь тогда, когда это становилось абсолютно необходимо, и даже в этих случаях мне удавалось обходиться без его описания…