Герберт Уэллс - Наземные броненосцы

— На мелкие куски, — отозвался капрал.

«Банг! Банг! Банг! Виииииир!» — звук ударил по нервам, стрелки непроизвольно опорожнили магазины. Корреспондент обнаружил, что лишь он и художник остались позади и без занятия; перед ними вдруг выстроился ряд прилежно дёргающихся от неустанной стрельбы спин.

Чудище двинулось и двигалось под градом выстрелов; потоки пуль высекали искры из металлической шкуры. Оно запыхтело — туф-туф-туф — и выпустило за собою маленькие струйки пара, затем подобралось, подобно моллюску перед движением, подняло подол и, по всей длине монстра, бахромою появились — ноги! Короткие, толстые конечности, нечто вроде бородавок или кнопок, толстенькие, с плоской пяткой — так выглядят ноги слона и, одновременно, ножки гусеницы. Юбка чудовища задиралась всё выше, корреспондент внимательно пригляделся в бинокль — так и есть; ножки прикреплены к ободьям колёс. Мысль прыгнула в прошлое время: безмятежный мир, Виктория-Стрит, Вестминстер, интервью с мистером, мистером…

— Мистер Диплок — вспомнил корреспондент. — Он назвал это «системой Педрэйл». Какая неожиданная встреча!

Один из стрелков оторвался от ружья и поднял голову чтобы получше разглядеть умозрительный результат — шквальный огонь, по всем соображениям, должен был смутить монстра и остановить его у траншеи — но тотчас получил пулю в шею, рухнул и исчез из виду. Военный корреспондент присел пониже, но после беглого взгляда назад и некоторой — короткой и мучительной — заминки вновь направил бинокль на устройство, выпускавшее из себя ножки — одну за другой. Желание видеть вытягивало его из траншеи. Казалось, лишь пуля в голову способна пресечь репортёрское любопытство…

Тощий стрелок со скрипучим голосом бросил стрелять и обернулся, чтобы ещё раз настоять на своём. «Они не смогут перейти — выкрикнул он. — Они…»

— Банг! Банг! Банг! — гремело кругом.

Тощий проскрипел ещё пару слов, затем оставил разговор, резюмировал совершенную невозможность никому перейти траншею энергичным мотанием головы и вернулся к стрельбе.

В те самые минуты увесистый аппарат пересекал траншею. Когда корреспондент вновь обратился к биноклю, машина уже стояла над препятствием и ощупывала чудными ножками противоположный борт в попытках найти опору. Опора нашлась, и чудище поползло, пока большая часть его туши — вот уже и вся туша — не оказалась на другой стороне. Аппарат на мгновение помедлил, опустил юбку чуть пониже, нервно вздохнул — «тут, тут!» — и вдруг зашагал прямо на холм, на наблюдателя со скоростью шесть миль в час.

Любопытствующий баталист толкал корреспондента под локоть.

Некоторое время солдаты держали позицию и отзывались яростным огнём. Затем настроение тощего солдата переменилось, и он заспешил от места боя. «За ними» — сказал художнику репортёр и, не оглядываясь, двинулся по траншее.

Только что он наблюдал, как десяток жирных тараканов рвутся на склон, перерезанный траншеями; теперь внешний мир остался за бруствером и репортёр видел только узкий, наводнённый людьми проход. Большая часть спешила уйти, лишь несколько пробирались навстречу или оставались на месте. Ему не пришло в голову обернуться и посмотреть, как нос чудовища переползает траншею; он даже не проверил — успевает ли следом рисовальщик. Рядом посвистывали пули; солдат впереди шатнулся и упал; затем журналист стал частью толпы, отчаянно дерущейся за вход в поперечный коридор — один из зигзагообразных ходов сообщения, они позволяли обороняющимся подниматься и спускаться по склону, не выходя на поверхность холма. Это было похоже на панику в театре. По жестам и обрывкам фраз корреспондент понял, что чудища овладели и второй линией.

Репортёр потерял всякий интерес к общему ходу сражения, теперь его заботила одна лишь собственная персона; он стал дерзновенно труслив, старался уйти от боя подальше; разрозненные, дезорганизованные толпы стрелков вокруг занимались ровно тем же. Он пробирался по сети траншей; время от времени собирал волю в кулак и перебегал участок открытой местности, испытал мгновения паники, чуть ли ни животной и минуты стыда — тогда он останавливался и пытался разглядеть рисунок боя. В то утро он вёл себя ровно так же как многие тысячи людей вокруг. Разум вернулся к нему на самой вершине холма. Он стал в кустарнике и огляделся.

Наступил полный день. Серое, утреннее небо теперь блистало синевой; от густых рассветных облаков остались лишь тающие на глазах пушистые клочки. Мир внизу был ясен и необычно чист. Невысокий — каких-то сто футов — холм стоял посреди совершенно ровной местности и предоставлял замечательный круговой обзор. На севере, в удалённой миниатюре, открывался лагерь с его палатками, гружёными повозками, всем хозяйством большой армии; офицеры скакали, солдаты исполняли бесцельную работу. Некоторые, впрочем, спешили встать в строй; за палатками собиралась кавалерия. Прежние защитники траншей густо спешили в тыл по склонам, расстроенной массой, словно овцы, лишившиеся пастуха. То тут, то там вспыхивали разрозненные попытки встать и удержаться, но сколь-либо заметной концентрации сил не усматривалось; люди текли потоком. Южный склон пересекали траншеи и прочие земляные оборонительные сооружения. Там атаковали железные черепахи — четырнадцать машин выстроились в линию на трёхмильном участке и шли вперёд со скоростью бегущего человека, методически расстреливая и рассеивая всякий возникающий очаг сопротивления. Здесь и там виднелись небольшие группы под белыми флагами — обойдённые, без возможности бежать либо сопротивляться. Вражеские мотоциклисты шли в открытую брешь, в свободном строю и полной безопасности — моторизованная пехота довершала работу аппаратов. С вершины холма защитники выглядели совершенно разбитою армией. Механизм в железной броне прошёл сквозь пули, пересёк тридцатифутовую траншею и теперь, спокойно и точно расправлялся со стрелками; он, несомненно, мог одолеть всё кроме рек, пропастей и пушек.

Корреспондент посмотрел на часы.

— Половина пятого! Дело началось в половину третьего. Бог мой! Всего два часа и хвалёная армия бежит — и до сих пор эта воинственная деревенщина никак не использовала пушки!

Он повёл биноклем направо и налево, затем уставил стёкла на ближайшего врага — броненосец двигался прямо на него, их разделяло не более трёх сотен ярдов — и поискал места для отступления: пора было уходить от скорого плена.