Михаил Харитонов - Рубидий

— Может, хватит? — без энтузиазма сказал Привалов.

— Не хватит. Что-то меня не берёт, — ответил Витька, прислушавшись к своему внутреннему состоянию. — Вроде пью, а ни в одном глазу.

Скрипнула дверь, показался горбатый нос Романа Ойры-Ойры.

— Эва! Скучно у вас! Пошли ко мне, кино смотреть будем, музыку танцевать! Деньги ваши — веселье наше!

— Гуляй, Ромочка, — махнул рукой Корнеев. — У нас денег нет.

— "Смоковница" есть, в хорошем качестве,[5] — зазывно улыбнулся Роман. — Полная версия, такая только в Москве и у меня.

— Денег нет, извини, — повторил Корнеев.

— Скучные вы люди, — сказал Ойра-Ойра и исчез.

— Балабол, — сказал Саша.

— Балабол-то он балабол, а свою тридцатку в день имеет, — процедил Корнеев.

Саша поморщился. Коммерческие таланты Ойры-Ойры были скромными, но существенно превышали приваловские. В частности, Ойра-Ойра, пользуясь происхождением, выбил из Камноедова музыкальную льготу.

С современной музыкой Модест Матвеевич боролся не только административными мерами, но и магически. После скандала с Саваофом Бааловичем Одиным, который опознал в композиции группы "Иси-Диси" песнопения вавилонских жрецов-кастратов, любая музыка, написанная буржуазными композиторами после 1896 года, была заклята Камноедовым лично. Всякие "моден-токинги", "битлы" и прочая буржуазная нечисть при попытке её послушать в стенах института превращалась в марш Мендельсона. Когда появились видаки, Камноедов наложил на видео особенно хитрое заклятье, в результате которого все сисястые тёлки на экране визуально старели на шестьдесят лет, а драки, погони и перестрелки заменялись панорамами посадок брюквы в  Сумской области. Однако хитрый Ойра-Ойра однажды заявился к Камноедову с требованием разрешить прослушивание музыки в его лаборатории, с тем обоснованием, что он-де, как выяснилось, цыган, а цыган без музыки не может. На рычание Камноедова он предъявил чрезавычайно красивую бумагу от Всесоюзного общества "Романипэ", а также передал на словах, что создание трудностей национальным меньшинствам может обойтись Камноедову дорого. По каковому вопросу посоветовал обратиться в отдел Предсказаний и Пророчеств. Модест Матвеевич тут же и позвонил в отдел, выслушал ответ, после чего выматерился — чего никогда в жизни не делал — и выписал Роману особое разрешение. Роман тут же переоборудовал лабораторию в дискотеку и видеосалон. Вход стоил полтинник, просмотр — от рубля до трёх, в зависимости от категории киноленты. В последнее время Саша всё чаще ловил себя на мысли, что трёшка — не такие уж и деньги. От падения его удерживал только стыд перед Корнеевым.

— Ну и правильно, — оценил Корнеев его мысли. — Чего на мандень пялиться. Давай бля ещё спиритуса. Наебениться хочу. 

— У меня больше нет, — виновато сказал Саша, показывая на колбу.

— Есть, — сказал Корнеев, жадно глядя на сейф. — Наливай.

— А закусывать чем будем? Я этот твой форшмак жрать не могу. Мне здоровье дороже.

— Как ты сказал? Форшмак не будешь? Ты чё, антисемит? — вдруг прищурился Корнеев.

— Да ты что мелешь? — не понял Саша. — Я чё, Выбегалло?

— Не шуткуй на эти темы, — неожиданно серьёзно сказал Витька. — Никогда больше не шуткуй. Запомни мои слова.  

— Не понял, — сказал Привалов.

— Кто не понял, тот поймёт, — загадочно заметил Витька. — О! — вдруг сказал он, прищурившись и пялясь куда-то в стенку. — Сгоняй в буфет, там бутеры с сыром привезли. Сыр вроде съедобный. Только надо быстро. Одна нога здесь, другая там.

Привалов привычно встал и внезапно сел. Ему пришла в голову мысль, которая не посещала его ни разу за тридцать лет. Мысль была простая, но довольно неприятная.

— Слушай, — сказал он, садясь, — а ты сам сходить не можешь? Тебе же как два пальца об асфальт. Трансгрессировался, и все дела.

— Да там очередь, — с неохотой сказал Витька.

— Дубля пошли! — попробовал нажать Привалов.

— Какой дубль? Ты давай топай-топай! — насел Корнеев. — Там сейчас всё разберут.

Привалов почувствовал что-то вроде лёгкой паники. Какая-то часть его и в самом деле безумно боялась, что бутерброды с сыром вот-вот кончатся, и готова была бежать за ними  впереди паровоза. Но была и другая часть — которая наблюдала за первой с недоумением... и стыдом.

— Так-так-так, — сказал он, устраиваясь на вводилке поудобнее. — И давно это вы со мной сотворили?

Корнеев отвёл глаза.

— Это не я, — неуклюже соврал он.

— Колись, — сказал Привалов.

Витька неуверенно улыбнулся.

— Ну, — заговорил он каким-то ненатурально-небрежным голосом, — не то чтобы совсем не я... Мы все. Вместе. Володя Почкин, Эдик, Роман... ну и я немножко. Колданули, в смысле. В порядке вписки в коллектив. Не, ну а чо? Побегал немножко за бутербродами. Делов-то.

— Получается, я за бутербродами для вас тридцать лет бегал, — Привалов медленно выдохнул, стараясь держать себя в руках.

— Ну извини. Случайно получилось. Мы так, пошутили. Наложили заклятьице. А потом как-то, знаешь, замылилось. Ты же не замечал.

— Замылилось. На тридцать лет, — с горечью повторил Саша.

— Ну чего ты нюни-то развёл? Да мы все друг над другом подшучиваем. Знаешь, как Почкин сотворил дубль Ойры-Ойры и послал его к Камноедову ругаться? Это целая история была... — он набрал воздуха, явно намереваясь съехать с темы.

— Ты мне зубы не заговаривай, — сказал Привалов, борясь с нарастающим желанием бежать за бутербродами. — Ты с меня эту гадость убери. Сейчас же.

— Не могу, — Витька очень натурально развёл руками. -  Киврин вот мог бы. Но его с нами больше нет. Да сгоняй ты за бутерами, тебе же легче станет!

Привалов стиснул зубы, стараясь не поддаваться. Получалось плохо.

— Я ваще не понимаю, чего ты нахуй разнылся, — продолжал разоряться Витька. Было видно, что он уже пьяноват: глазки замаслились, речь ускорилась. — Какие на хуй обиды в коллективе? Среди друзей не щёлкай клювом!

— Таких друзей — за хуй да в музей, — выразил Саша своё отношение.

— Ну и мудак. Короче, ты идёшь или чего? Если нет, налей так. Будем без закуси глушить. По твоей блядь милости. Жопу ему от вводилки оторвать сложно.

— Нет, Виктор, — сказал Привалов. — Я тебе, пожалуй, больше не налью. Я вообще не уверен, что тебе наливать буду.

Витька посмотрел на него с нехорошей, тяжёлой серьёзностью. Привалов с опозданием сообразил, что его друга, во-первых, уже хорошо повело от спирта, а во-вторых, тот этого ещё сам не понял. В такие моменты Витька обычно бывал особенно неприятен.

— Ты о себе чего возомнил, падаль? — сказал Корнеев голосом почти трезвым. — Ты мне, сучёныш мелкий, не нальёшь? Мне? Да я тут один, кто тебя вообще за человека держит. А ты не человек, ты говно ёбаное! Выебок пиздогубый, бля, мамин хуишко, cсыкло ты дрисное. Ссышь, что залупу тебе в ротяру напихают. Запомни, дрочила нищая: пидор — это твой ебаный дед, а хуесос — твой папа. А мамаша твоя, Санёк — ебаная проблядь, которую стерилизовать надо...