Филип Дик - Гончарный круг неба

— Можно я — очень быстро — загадаю тебе одну штуку? — попросил Смит. — Она пришла с компьютера в Намангане. Послушай. — Он лихорадочно схватил длинными, дрожащими пальцами сложенный лист бумаги. — «Шахматная фигура, доведенная до банкротства». Знаменитый кинофильм, примерно...

— «Ростовщик», — проговорил Джо безжизненным тоном.

— Да! Вы правы, Фернрайт, вы действительно правы, и можете размахивать руками, а также вилять хвостом. Еще одну? Не вешайте трубку! У меня есть действительно хорошая шарада, погодите!

— Задайте ее Хиршмайеру из Берлина, — сказал Джо и отключился.

Он опустился в свое оборванное, древнее кресло и только сейчас разглядел, что на почтовом ящике включилась красная сигнальная лампочка — очевидно, пару минут назад. «Странно, — подумал Джо. — Сегодня после четверти второго нет рассылки. Специальная доставка?» Он нажал кнопку.

Выкатилось письмо. Действительно — спецдоставка.

Джо вскрыл конверт. Внутри была полоска бумаги. Она гласила: «МАСТЕР, ТЫ МНЕ НУЖЕН. Я ЗАПЛАЧУ».

Без подписи. Без обратного адреса.

«Боже, это что-то реальное и весомое. Это верняк».

Джо осторожно развернул кресло к письменному столу, чтоб хорошо был виден патрубок от ящика. И приготовился ждать.

«Буду ждать новых известий, — решил Джо. — Пусть даже заморю себя голодом. Правда, по собственней воле подыхать не хочется... Надо жить. И ждать».

Он стал ждать.

Глава 2

Но в этот день ящик больше не преподнес сюрпризов. И Джо Фернрайт побрел домой.

«Дом» — это, конечно, громко сказано. Всего лишь комнатушка-модуль почти на уровне улицы, в уродливом небоскребе-муравейнике. Когда-то компания «Радость труженика» из Большого Кливленда, наведывающаяся сюда каждые полгода, соорудила трехмерную копию калифорнийского пейзажа. С тех пор вид на долину Кармел заполняло эрзац-окно. В последнее время, поскольку дела у Джо шли плохо, он уже не пытался вообразить, будто живет на огромном холме с видом на море и на величественные леса. Он удовлетворился — или скорее смирился — с тем, что созерцает бледную, вялую, голубоватую траву. И к тому же, если этого было недостаточно, он мог запустить «мозгодуй» — психоактивный аппарат, вмонтированный в шкаф. Когда Джо бывал дома, аппарат заставлял верить, что эрзац-пейзаж настоящий.

Наваждение покинуло разум, а иллюзия больше не заглядывала в окно. Вернувшись «домой» с работы, Джо окунулся в омут безграничной тоски, раздумывая, как обычно, о тщете собственной жизни.

В свое время Кливлендский институт шедевров прошлого регулярно поставлял работу.

Калильная игла сплавляла между собой множество фрагментов, воссоздавала одно керамическое изделие за другим, как когда-то учил отец. Но эта работа осталась позади; все керамические экспонаты музея давно уже приведены в порядок.

Оглядывая серый кубик модуля, Джо с горечью отмечал, насколько беден и скуп интерьер жилища. Когда-то его посещали богатые заказчики с дорогими, изысканными вазами. Он все это исправно реставрировал. Но ничего не оставил себе — ни единого горшочка, который мог бы скрасить вид каморки, заменив лживую глупость эрзац-окна. Однажды, сидя вот так, Джо подумал о калильной игле.

«Если я приставлю этот маленький инструмент к груди, — размышлял он, — и направлю прямо в сердце, то меньше чем за секунду со мной будет все кончено. В некотором смысле мощное орудие. Недоразумение, которым является моя жизнь, было бы исчерпано. Почему нет?»

Но странная записка, полученная по почте... Как этот человек — или эти люди — узнал о нем? В поисках клиентов Джо постоянно давал маленькое объявление в «Керамик мантли» — и через это объявление сочилась тоненькая струйка заказов. Годами сочилась — и вот иссякла. Но это... Какая странная записка!

Он поднял трубку телефона, набрал номер и через несколько секунд увидел лицо своей бывшей жены Кейт. Самоуверенная, энергичная блондинка.

— Привет, — сказал Джо как можно дружелюбнее.

— Где последний чек на алименты? — резко спросила Кейт.

— У меня тут наметилась работа, — заерзал Джо.

— Наверное,сумею отдать все долги, если это дело...

— Какое еще дело? — со злостью перебила Кейт. — Очередная идиотская выдумка? Маразм, всплывший из недр твоих, с позволения сказать, мозгов?

— Записка... — выдавил Джо. — Я хочу ее тебе прочесть: может, ты поймешь больше, чем я. — Бывшая жена (хоть Джо и ненавидел ее за это — как и за многое другое) была сообразительна. Даже теперь, спустя год после развода, он все еще полагался на силу ее интеллекта. «Странное дело, — думалось ему порой, — разве можно ненавидеть человека и не желать встречи с ним, но в то же время искать его и спрашивать совета. Это же иррационально... Или, наоборот, сверхрационально — быть выше ненависти?..»

В конце концов, Кейт не сделала ему ничего дурного — лишь давала понять, регулярно и настойчиво, что Джо не способен приносить в дом деньги. Она научила его ненавидеть себя, а сделав это, бросила.

А он по-прежнему звонит ей и спрашивает у нее совета...

Джо прочел вслух записку.

— Скорее всего, это нелегальщина, — не раздумывая, заметила Кейт. — Ты знаешь, мне наплевать на твои заморочки с работой. Разбирайся сам. Или попроси помочь ту кошку, с которой теперь лижешься. Наверное, какая-нибудь восемнадцатилетняя пигалица, которая ни черта не знает и не умеет. Ведь у нее нет опыта зрелой женщины.

— Что ты имеешь в виду под словом «нелегальщина»? — спросил Джо. — Как могут быть вазы нелегальны?

— Порнографические вазы. Те, что делали китайцы во время войны.

— О Боже, — изумился Джо. Ему такая мысль и в голову не пришла бы. Кто б мог о подобном подумать, кроме Кейт? Она, помнится, похотливо пялилась на такие вазы, побывавшие в его мастерской.

— Вызови жандармов, — посоветовала Кейт.

— Я...

— Еще что-нибудь придумал? — съязвила Кейт. — Ты помешал мне обедать, и не только мне, а всем, кто ко мне пришел в гости.

— А можно, и я зайду? — попросил Джо. И тут же почувствовал, как сердце ушло в пятки. Долгое одиночество всегда рождает страх быть посланным куда подальше. И бывшая женушка умело манипулировала этим. Джо каждый раз охватывал ужас, что Кейт возьмет и спрячется в свой неприступный шахматный замок, замок ее души и тела, который она отваживалась покидать лишь для того, чтобы нанести одну-две раны. А затем вновь исчезнуть, оставив только безжизненную маску любезности. И маска эта, холодный слепок презрительного равнодушия, ранил еще больнее, чем поток беспочвенных оскорблений.