Пол Андерсон - Звездный лис

Неважно! Радость росла и росла. Нагнувшись, Хейм одной рукой поднял Вадажа, другой бутылку.

— Прозит! — прокричал он Ориону-Охотнику и сделал такой глоток, что малютка Вадаж чуть не задохнулся от удивления. — Фу-у!.. Пошли, Андре. Я знаю места, где мы можем отпраздновать это событие так, как нам захочется, черт побери! Мы будем петь песни, и рассказывать сказки, и пить с заката до рассвета, а потом начнем работать. Верно?

— Да, да… — Вадаж, все еще не опомнившийся от изумления, сунул гитару под мышку и поплелся позади Хейма. В бутылке еще булькало, когда Хейм затянул «Голубых ландскнехтов», песню такую же печальную и яростную, как он сам. Вадаж повесил гитару на шею и начал подыгрывать. Потом они спели вместе «Марсельезу», «Двух гренадеров», «Шкипера Булларда», и к этому времени вокруг них собралось столько буйных компаньонов, что в конце концов они неплохо провели вместе время.

Глава 2

Когда в Сан-Франциско было 17.00, в Вашингтоне уже пробило 20.00. Но Гарольд Тваймен, старший сенатор из Калифорнии и лидер большинства среди представителей Соединенных Штатов в парламенте Всемирной Федерации, был очень занят, так что секретарша не могла устроить конфиденциальный телефонный разговор пораньше, тем более после столь краткого уведомления, какое сделал Хейм. Однако последнего это вполне устраивало, поскольку давало время прийти в себя после предыдущей ночи, не пользуясь чрезмерным количеством препаратов, а также позволяло передать наиболее важные дела на заводе Хеймдел нужным людям и изучить доказательства Вадажа. Венгр все еще спал в комнате для гостей. Его организм, претерпевший слишком много злоупотреблений, нуждался теперь в капитальном ремонте.

Незадолго до того, как часы показали 17.00, Хейм решил, что достаточно познакомился с материалами, собранными Робертом де Виньи. Он выключил экран, потер глаза и вздохнул. Боль в разных частях тела все еще потихоньку грызла его. Когда-то — Боже, кажется, это было совсем недавно! — он запросто бы вынес двадцать таких попоек и после этого был бы еще способен три-четыре раза подряд заняться любовью, а на следующее утро лететь хоть в другую Галактику.

«У меня теперь трудный возраст, — криво усмехнувшись, подумал он, — я слишком стар для лечения препаратами антистарения, чтобы… Чтобы что? Ничего, клянусь сатаной! Просто в последнее время немного засиделся дома. Стоит разок по-настоящему прошвырнуться, и, глядишь, этого брюшка, которое становится все заметнее, как не бывало».

Хейм втянул живот, достал трубку и набил ее с ненужной силой.

«Почему бы на самом деле не взять отпуск, — подумал он, — побродить по лесам и поохотиться?» У него имелось бессрочное приглашение посетить игорный заповедник Яна Маквея в Британской Колумбии. Или отправиться на своем катамаране на Гавайи, или воспользоваться своей межпланетной яхтой, полазить по Лунным Альпам, по марсианским горам, а то Земля слишком заполнена вонючими толпами туристов. Или даже взять билет на межзвездный рейс. Хейм не был на своей родине Гее с тех пор, как родители отправили его на Ставанджер, чтобы он мог получить подходящее образование. За Ставанджером последовали академия Гринленд, флот Глубокого Космоса и снова Земля — дел всегда было по горло.

В памяти Хейма всплыла, обдав сердце острой болью, забытая картина: в небе, точно шар из красного золота, Тау Кита. Горы спускаются к самому морю, как в Норвегии. Но океаны на Гее были теплыми, зелеными и преследовали его странными запахами, которым не было названия на человеческом языке. Синдабаны — его товарищи в мальчишеских играх, смеющиеся, как и он, когда они вместе несутся к воде, и лезут гурьбой в пирогу, и поднимают парус, и скачут по волнам наперегонки с ветром. Бивачный костер на острове, отблески пламени, выхватывающие из поющей ночной темноты ветви даоды и тоненькие, покрытые мехом фигурки друзей, и песни, и барабаны, и необыкновенные обряды, и… и…

— Нет! — сказал Хейм вслух, разжег трубку и глубоко затянулся. — Когда я покинул Гею, мне было двенадцать лет. Родители уже умерли, а синдабаны стали взрослыми членами племени, которое люди до сих пор пытаются понять. Я нашел бы там лишь небольшую научную базу, ничем не отличающуюся от десятков таких же, виденных мной на разных планетах. Время — улица с односторонним движением. Кроме того… — Его взгляд упал на микропленки, лежащие на столе, — …здесь пока хватит работы.

За дверью кабинета раздались шаги. Желая хоть немного отвлечься, Хейм встал и пошел на звук этих шагов. Шаги привели его в гостиную. Как он и думал, дочь вернулась домой и, как всегда, плюхнулась в кресло.

— Привет, Лиза, — сказал Хейм. — Как дела в школе?

— Так себе. — Она нахмурилась и высунула язык. — Старик Эспиноза сказал, что мне придется переписать сочинение.

— Много ошибок? Что ж, если бы ты взялась наконец за дело и выучила…

— Ошибки не только в правописании. Не знаю, с чего все делают из этого такую трагедию… Он сказал, что мои семантики — что-то невообразимое! Старый зануда!

Хейм оперся о стену и, тыча в сторону Лизы чубуком трубки, сказал:

— Семантика — существительное единственного числа, да будет тебе известно. Твоя грамматика ничуть не лучше орфографии. И вообще, пытаться писать, говорить или думать, не зная семантики, все равно что пытаться танцевать, не научившись ходить. Боюсь, что мои симпатии в данный момент на стороне мистера Эспинозы.

— Но, папа, — заныла она, — ты не понимаешь! Мне придется переделать все с самого начала!

— Разумеется.

— Я не могу! — Ее глаза, такие же голубые, как у него, — в остальном она до боли походила на Конни — заволоклись дымкой, предвещавшей слезы.

— У меня свидание с Диком… Ой! — она сконфуженно зажала рукой рот.

— С Диком? Ты имеешь в виду Ричарда Уолдберга?

Лиза отчаянно замотала головой.

— Лжешь! — прорычал Хейм. — Я много раз повторял тебе, черт побери, что ты не должна встречаться с этим неотесанным деревенщиной!

— Но, папа, просто это…

— Конечно, возвышенные чувства. Я бы сказал, что в лице сына Уолдберг-старший приобрел злобного хулигана и недурного растлителя. Любая девушка, которая свяжется с этой компанией, рано или поздно попадает в беду. Впрочем, ничего опаснее беременности ей не грозит…

Хейм почувствовал, что почти кричит. Взяв себя в руки, он продолжал вежливо-приказным тоном:

— Короче говоря, это свидание — не только непослушание с твоей стороны, но и предательство. Ты сделала это за моей спиной. Прекрасно! Неделю ты будешь находиться под домашним арестом все время, проводимое вне школы. А завтра я должен увидеть твое сочинение, написанное без ошибок.