Андрей Ливадный - Взвод

В следующий миг пространство между двумя близко расположенными палубами прорезал ослепительный след выпущенного реактивного снаряда, и металлическая будка с оглушительным грохотом превратилась в оранжевый бутон огня – видно, внутри были сложены боеприпасы, которые взорвались, когда боевая кумулятивная часть реактивного снаряда прожгла стену укрытия, мгновенно подняв температуру внутри укрепленной позиции до тысячи градусов…

На месте будки остался пылать яркий факел, осветивший пространство вокруг на добрую сотню метров, и теперь Лозин отчетливо увидел, как по накрененным палубам, пригибаясь, стремительно перебегают фигурки пытающихся найти новые укрытия боевиков…

Пулемет в жилистых руках Решетова дал две длинные очереди и вдруг захлебнулся, умолк – кончились патроны в ленте, уложенной во внушительных размеров коробчатый магазин.

– Все, Иван, мы поднимаемся, они бегут! – пришел по связи голос командира первого отделения.

– Понял. – Иван опустил раскалившийся от недавней стрельбы автоматный ствол и приказал: – Прекратить огонь. Следить за обстановкой. Евстафьев? – Он хотел похвалить бойца за удачный выстрел, но ответом послужила гробовая тишина.

– Евстафьев! – уже громче позвал Иван, но вновь не услышал ответа и, снедаемый дурными предчувствиями, бегом бросился к выходу на палубу.

– Вадим… – в отчаянии прошептал он, увидев распростертое тело бойца, который упал в двух шагах от спасительного укрытия. Иван склонился к нему, и слабая надежда тут же угасла: Вадима убило наповал. Автоматная очередь по злой прихоти судьбы прошла выше бронежилета, изуродовав его лицо…

– Суки… – вырвался из горла сержанта яростный всхлип.

Бой по ту сторону импровизированного ущелья взъярился было с новой силой, но тут же начал угасать – не выдержав бесноватого напора десантников, боевики прыгали вниз, пытаясь скрыться под покровом ночи, но Лозина уже не интересовала развязка короткого ночного боя – он сидел рядом с холодеющим телом и смотрел на звезды.

Мужчины не должны плакать, но как остановить выступившую в глазах предательскую влагу? Запрокинув голову, он смотрел на размытые контуры ярких серебристых точек, и думалось ему в эти горькие минуты о тех, кому сегодня не суждено увидеть рассвет…

Смерть уже не раз обходила Ивана стороной, но она всегда была рядом, на расстоянии вытянутой руки, будто навязчивая спутница жизни, ледяное дыхание которой он ощущал каждый миг… К этому невозможно привыкнуть, но чувства странно деформируются, словно их сминает невидимый пресс, – на место инстинктивного страха приходит нечто иное, более глубинное, яростное, душа гнется, как изображение в кривом зеркале, и только острая горечь невосполнимых потерь не притупляется со временем, а становится все острее, грозя перерасти в ненависть ко всему сущему…

Иван продолжал неподвижно сидеть, а мысли текли помимо его воли.

Разумом он понимал: кто-то обязан делать эту страшную мужскую работу, хранить то, что пробуждается в душе неповторимым звучанием слова «Родина». Для каждого она своя. Но сколько может продолжаться этот затянувшийся дурной сон: наркотики, караваны с оружием, мертвая зыбь песчаных барханов, наступающая на растрескавшееся дно пересохшего моря?.. Откуда в мире столько зла, нищеты, ненависти? Где спасение от омута, в который бой от боя все глубже погружалась его душа? Может быть, там, среди таинственно помаргивающей россыпи холодных серебристых звезд?.. – внезапно обожгла его тоскливая мысль, родившаяся в силу непознанных причуд ассоциативного мышления…

Лозин упрямо не хотел признавать, что проблема его души заключена не в том, что он воюет здесь и сейчас, не в острой скорби по погибшим товарищам – она кроется в глубинах рассудка, в самосознании самого сержанта.

Он просто боялся дать себе отчет в том, что прекрасно понимает: этого не остановить ни сотней блокпостов, ни электронными системами, червоточина засела в нас самих, не в каждом, но во многих. Невозможно в один миг поменять образ жизни целых народов, тем более ссыпая на их головы кассетные бомбы… Где-то далеко в кабинетах сидели люди, не ведавшие войны, но рассуждающие о ней, планирующие ее, и велика была пропасть между амбициозными, а зачастую просто бездарными политиканами и сержантом, который смотрел на звезды, сидя рядом с холодеющим телом погибшего друга.

Иван никогда не отказывался от борьбы, от риска, но ему всегда хотелось, чтобы этот смертельный риск был обоснован, служил пусть даже недостижимой, но чистой и осмысленной цели.

Он устал убивать и понимал, что его душа уже давно балансирует на той зыбкой грани, перешагнув которую он станет не просто сержантом Лозиным, а очень хорошим сержантом – расчетливой, безжалостной машиной для убийства…

Этой черной ночью, сидя на палубе проржавевшего танкера, он впервые подумал о звездах.

…Его мысли и горестное оцепенение прервал доклад, раздавшийся в коммуникаторе:

– Это первый пост. Докладываю, к нам приближается караван. Вижу до полусотни боевиков в охранении.

Лозин встал, а на периферии сознания вдруг мелькнула шальная мысль:

Если выживу сегодня, напишу рапорт о переводе в космический десант.

Он выжил.

Они не пропустили караван, но, когда подошла вызванная по рации подмога, опрокинутое набок морское судно защищали всего семь человек, уцелевших из полного состава взвода…

Часть I

Бесконтактный удар

Глава 1

Земля. Последние числа апреля 2055 года.

Район полигонов в месте постоянной дислокации

отдельной гвардейской дивизии Военно-космических сил России.

Маленький провинциальный городок

неподалеку от границы с Прибалтикой…

…Он приходил в себя очень медленно, будто его сознание нехотя выкарабкивалось из бездонной пропасти небытия.

Ощущения жизни были болезненными, обрывочными. В голове вращались разрозненные фрагменты воспоминаний, никак не связанные между собой, кроме единственного, объединяющего их обстоятельства, – обрывки мыслей и образов так или иначе принадлежали ему, лейтенанту Ивану Лозину, командиру второго взвода третьей роты Военно-космических сил России…

Поначалу не помнилось ничего, кроме адского, накатившего из поднебесья грохота и ослепительной зарницы, затопившей небеса от горизонта до горизонта.

Если видишь вспышку, значит, уже поздно… – прорвалась сквозь хаотичные воспоминания первая, более или менее сформулированная до конца мысль.