Герой как верволк - Джин Родман Вулф
— Они подумали, что я господин — я одеваюсь как один из них, — начал он. — Это то, что и тебе следует делать. Они собирались проверить меня. Я перевернул машину и сломал её, а затем выпрыгнул из окна.
Он находился на шестом этаже и спасся тем, что приземлился на дерево, чьи смятые ветви и сорванные листья источали едкий аромат (он до сих пор оставался для него дыханием самой паники); но в ужас его приводили не господа, и не наполненная инструментами смотровая, и не прыжок из окна, а ожидание в комнате-призраке, пока стены говорили друг с другом, используя слова, которые порой, на несколько секунд, он почти понимал.
— Для меня эт не сработало б: слишком многое со мной не так. Морщины на лице, даже бородавка есть — у них такого никогда не бывает.
— Джейни могла бы.
Старик прочистил горло; это был низкий звук, словно вода потекла в ливень по водосточной трубе.
— Я собирался потолковать с тобой о ней, о том, почему те, другие малые, о которых я говорил, так и не взяли её (не то чтоб я позволил эт кому-т из них, ведь Джейни — единственная семья, что у меня осталась). Но я и не насток привереда; я не против того, чтоб она вышла замуж, вот ни капельки! Да мы б и не пришли сюда, кабы не Джейни. Когда пришли её месячные, я сказал себе: она захочет мужика, и что ты будешь тут, вдали от города, делать? Хотя, должен сказать, за городом всё равно становилось паршиво. Будь у них настоящие собаки, они б нас наверняка уже несколько раз поймали.
Он остановился, возможно — думая об тех временах, огнях в ночном лесу и погоне, возможно — лишь пытаясь упорядочить мысли. Пол ждал, почёсывая лодыжку, и через несколько секунд старик произнёс:
— Знаешь, мы никогда не хотели этого делать, мы, Пенделтоны. Эт моя и Джейни фамилия: Пенделтон. Джейни зовут Августа Джейн, а я — Эммитт Джей.
— Пол Горо, — представился Пол.
— Рад познакомиться, мистер Горо. Когда пришла пора, они забрали всю мою родню со стороны Уортморских Пенделтонов; мы их всегда так звали, поскоку они, по большей части, жили неподалёку оттуда. Они со мной были в двоюродном, и в троюродном родстве. Мы были Эвершоуские Пенделтоны, и никого из нас они не взяли. Дурная кровь, говорят: слишком много непрального, чтоб стоило это исправлять, иль слишком много того, что мона исправить непрально, а оно снова проявится. Моя ма (она тогда жива) всегда божилась, что всё это из-за сынка её сестры Лиллиан. У него вся голова сбоку была вдавлена. Понимаешь, что я имею в виду? Говорили, что его корова в детстве лягнула, но эт не так — он просто таким уродился. Он мог говорить малость (есть такие, кто эт высоко ценит), вот тока слюни изо рта бежали. Моя ма сказала, что кабы не он, мы б попали, наверняка. Разве что только моя сестра Клара, она родилась с дурным глазом — ну, знаешь, слепой, и с веком на нём что-то не так было. Но она была не дурней остальных. Светлую голову на плечах имела. Так что я б сказал, наверно, ма была права. Полагаю, с твоей семьёй то же самое?
— Думаю, да. Не знаю, как было на самом деле.
— У многих был дай-бет. Они могли это поправить, но ежли было что-т ещё, то таких они просто не брали. Конечно, когда всё закончилось, никаких лекарств для них больше не было, и они довольно быстро повымерли. Когда я был молод, то думал, что оно именно эт и означает: дай-бет — ты помираешь.[1] На самом деле это сладость крови. Ты слышал об этом?
Пол кивнул.
— Хотелось бы как-нибудь попробовать малость, но я так и не подумал об этом, пока их ещё можно было найти.
— Если они не были господами…
— Эт не значит, что я б убил их, — быстро добавил старик. — Просто взял бы одного, чтоб резануть ему чутка руку, а я мог попробовать. Тогда — это будет 2009; сейчас уже почти писят годков прошло — я знавал нескольких, как раз моего возраста… Что я собирался сказать в самом начале, так это то, что мы, Пенделтоны, ни о чём таком не помышляли. Мы фермерствовали, и собирались продолжать, растить свои собственные овощи и разводить свой собственный скот. Ну, какое-то время мы так и делали, но долго это не продлилось.
Пол, который никогда не рассматривал идею того, чтобы жить с земли, и даже не представлял, что подобное возможно, мог только смотреть на него, ничего не говоря.
— Возьми, к примеру, куриц. Все всегда говорили, что нет ничего проще, чем разводить куриц, но эт было, когда было лекарство, чтобы добавить его в воду для защиты от болезней. Ну что ж, пришло время, когда ты не можешь его достать — также, как и банку бобов в этих их магазинах, где не используют деньги, карты или чего-то, что человек мог бы понять. У моего бати была стая в две сотни голов, когда разразилась болезнь, она выкосила всех кур за четыре дня. Считается, что нельзя есть тех, что умерли от болезни, но мы всё равно делали это. Ощипывали и консервировали — к тому времени наш старый локер,[2] подключавшийся на стене, уже не работал. Когда вся курица была законсервирована, батя оседлал лошадь, которая тогда была у нас, и поскакал за двадцать пять миль туда, где новые люди растили курицу для себя. Хотя, полагаю, ты знаешь, что с ним случилось: они не хотели продавать, и они не хотели меняться. Наконец, он принялся умолять их. Он был Пенделтоном, и всегда плакал, когда рассказывал об этом. Он говорил, что чем сильнее молил их, тем страшнее они становились. Ну что ж, наконец он протянул руку и ухватил одного за ногу — он стоял перед ними на коленях, — а тот ударил его по лицу книгой, которая была у него с собой.
Рассказывая,
