Голос - Александр Александрович Мишкин
Мучительных пол часа она не смотрела в сторону Романа, не улыбалась ему и не махала тонкой рукой. Она больше не подходила, не касалась губами прохладной и гладкой щеки, не прикладывала ладонь к груди. Каждый раз спрашивая его, она, как и все другие, не дождавшись ответа убегала, отдавала внимание матери, отцу, пожилым гостям и вот теперь ею завладели юноши.
Звонкие голоса их доносились до ушей Романа. Здоровые и крепкие, они били по его перепонкам. Маша позволила себе несколько бокалов вина. Щеки её раскраснелись. Никита позволял себе всё больше. Его рука опускалась всё ниже, девушка совсем этого не замечала, она хохотала, отвечала каждой шутке, всплёскивала руками. Наглец посмотрел в его сторону, почти коснулся губами нежного ушка. Рот его ожил. Он прошептал её несколько слов, а она совсем не смутилась…
Рома не выдержал.
Уверенным шагом, расталкивая гостей, он направился к кучке молодых людей и Маше. По дороге задел несносного старикашку. Тот крякнул:
— Откуда в гостиной столб…
Роман не обратил внимания. Шёл пробиваясь дальше. Растолкал нескольких гостей, заставил тех рассыпать недовольные возгласы, обратил на себя внимание хозяйки и хозяина. Инесса Валентиновна увидела, Степан Валерьяныч понял. Никита ничего не подозревал, и почти касался тонкими пальцами бёдер Маши. Очень удивился, когда широкая пятерня Романа схватила его за плечо и направила в противоположную от Маши сторону. Парень повалился в толпу, хватал ртом воздух и смотрел широко раскрытыми глазами. Сила толчка была приличной, за хмырём повалился ряд гостей, принявших его падение. Маша тихонечко взвизгнула.
Тишина разлилась по гостиной. Захмелевшая Маша смотрела на Романа, сверкая стеклянными глазами. Появилась грозная морщинка на лбу. Остальные парни остолбенели.
Юноша смотрел сверху вниз, молодые щёчки раскраснелись, морщинка между бровями становилась всё заметнее. Все ожидали, что сейчас столб заговорит, отвратительным и скрипучим голосом, приступ ревности будет объяснён и все продолжал веселится как ни в чём не бывало, а после, дома, в кругу семьи, обсудят случившееся. Юноша ничего не сказал. Лицо его задрожало. Послышался лёгкий хрип. Но он ничего не сказал. Прошёл между расступившимися перед ним гостями. Оставил за спиной дом, Машу, и всю эту отвратительную сцену.
Ушёл домой.
***
Внутри поместья, в той части где находилась его комната и лаборатория отца, Роман поднимался к себе на верх, топот ног сотрясал дерево лестницы. Сжав кулаки, он остановился на половине пути, на площадке. Услышал, как из дебрей проводов и приборов, на единственный чистый и не заставленный пятачок, выезжает отец.
Роман наблюдал. С потолка, из темноты переплетений проводов, вниз спускалась, похожая на огромную руку, громоздкая труба с тремя шарнирными соединениями. Рука соединялась со спинкой кресла, служила для перемещения отца по лаборатории. С потолка, к каждой сфере шарнира, тянулись чёрные жгуты проводов. Высокие, в два этажа, стены, были увешаны различными приборами, экранами, проводами. Повсюду торчали вентили, трубы с заклёпками, блестели колбы с зелёной жидкостью. Юноша не хотел видеть отца, но он, видимо, разбудил его, когда в гневе топал ногами, и старик захотел повидаться.
В кресле сидел голый по пояс и тощий, старик. Из рук его и торса шли провода, уходившие за спинку кресла вдоль руки в потолок. Чёрные пиявки вцепились в обтянутый кожей скелет, оставляя на месте укуса розоватый ореол из рубцов. На каждую руку приходилось по три пиявки, к торсу присосалось четыре. Нос и рот отца были закрыты чёрной маской, словно самая жирная и самая сильная пиявка присосалась к лицу. Бледное физиономия с дикими голубыми глазами, гладкая кожа, обтягивающая череп. Тонкие пальцы дёргали рычаги, и отец двигался. Половина тела его была спрятана под коричневым, в серую полоску, пледом из-под которого тоже выглядывали чёрные и гладкие тела пиявок. Отец выехал в зелёный свет громадного выпуклого экрана, который висел на стене с лестницей, по которой Роман хотел добраться в комнату. Свет падал на отца и слегка касался квадратика грязного ковра, расставленных тут и там приборов, колб, деталей разных приспособлений. Некоторые походили на конечности гигантских пауков. Всюду валялись шестерни, в кучу навалены трубы и провода, последних повсюду было в достатке. Будто змеи всех размеров устроили в лаборатории брачный сезон.
Старик посмотрел на сына, лицо Романа дрожало.
Он слушал, как громадная рука жужжит, передвигает отца. Пара маленьких тусклых голубых глаз смотрела вверх. Участие и тоска отражались в этом взгляде. Отец поднялся в воздух и поравнялся с сыном, Роман не выдержал, открыл рот и заговорил.
Из чёрного отверстия вылетели слова словно кто-то тряхнул ведром с монетами. Металлический и режущий слух голос, мощно, с нажимом, направился в сторону висящего в двух метрах отц:
— Зачем ты произвёл меня на свет?! Зачем?!
Роману ответил лишь тусклый блеск в глазах отца.
— Я не просил тебя! Я не просил тебя создавать меня! Это ты взял ответственность! Ты сделал меня таким и выбросил в их мир! Зачем? Для чего?! Чтобы я страдал?! — Роман выждал паузу ожидая ответа, но отец молчал. — Ты слышишь мой голос?! Он режет им слух, им не выносимо слушать меня! Ей!.. Она… Она терпит меня! Только твои деньги сдерживают её, связывают её со мной! Ты! Ты дал мне всё! Жизнь, статус! Я такой, каким ты меня хотел видеть! Ты! Жестокий и эгоистичный! Создал меня таким! Лучше бы я никогда не появлялся на свет! Лучше бы я молчал! Лучше бы ни одна живая душа не слышала этот хрип! Слышишь меня?! Наслаждаешься?! Ты счастлив?! Творец! Объясни мне! Ну? Скажи хоть что-нибудь!
Старик висел в воздухе, чтобы говорить ему нужно было снять маску. Левая рука его дрожала, правая держала рычаги пульта. Глаза заслезились, пара капель выкатились и упали по щекам вниз. Роман выждал ещё немного, понял, что отец не ответит.
— Нечего сказать? Да? Ты думал деньги и твоё положение компенсируют мои изъяны? Знаешь что? Ничего подобного! Никакие деньги мира не сделают
