Дурацкое пространство - Евгений Владимирович Сапожинский
Маргарита ходила к нам и действительно спасала в некотором роде кассу. Однако этого было мало. В конце концов дурдом сказался на моей зарплате, и весьма резко. Янкель, конечно, только разводил руками. Вся эта лажа мне не нравилась. Тупил. Я, уже будучи предателем, в третий раз наведался в «Багровый закат», интересуясь, не освободилась ли вакансия. Марфа Петровна, виновато глядя в пол, бормотала: «Да, нелегкие времена, Матвей. Ставки пока нет. Хотя Наташа вроде бы собирается в декрет. А пес ее знает, Наташу, — Марфа Петровна обратила на меня взор, ее глаза мигали, словно лампочки на новогодней елке, — пойдет она в декрет или нет! От кого она залетела? И залетела ли вообще?»
Я помнил Наташу — на курсах учились в одной группе и стажировались вместе, здесь же. В «Багровом закате» она и прижилась. Я же почти случайным образом попал к Янкелю. Наташа, по моим понятиям, блюла мораль. Какова ее судьба? Хорошо, если ей придется няньчить детишек. Двух. А лучше трех.
Врубил алертность, взглянул на тупые плакаты, обещающие райские наслаждения, и почесал, пробормотав слова прощания. Марфа Петровна квохтала: «Ну куда же ты, Матвейчик, давай хотя бы чаю попьем! У меня есть хороший!»
Пересекая проезжую, думал о Маргарите. Меня чуть не сбил какой-то дурной «Ауди». Вот еще радость, подумал я. Слушай, значит. По-латыни это, базарят, так.
Перебрался на другую сторону улицы.
Оглянулся. Марфа Петровна, надо думать, стала предаваться размышлениям о том, как будет парить мозги Наташе. Надеюсь, они придут к консенсусу.
Тропинка (нет, не аллея, а тропинка) вела меня на Кеплера. Я туда хотел. И не хотел. Видимо, мне нечего было сказать Маргарите. Или много чего сказать. Пришлось свернуть вбок. Направо.
Плюхнулся на скамейку и стал созерцать домишко, спаленный бомжами. Неудачно я расположился — совсем неподалеку находилась «пятая», и я, блин, дождался. Илона — ну надо же, какая встреча! — некоторое время смотрела на меня, потом мотнула блондиночным, на фиг, хвостиком, и изрекла:
— Все бухаешь?
Руки похлопали по карманам комбинезона в поисках сигарет. Нашлись. Чирк.
— М-да-а, — романтично прищурившись (так ей казалось), заявила Илона.
— Вот тебе, — не менее романтично заявил я, изображая кукиш. Показать традиционный американский жест мне не хватило то ли воспитания, то ли чувства юмора.
Илона, хихикнув, бросила недокуренную сигарету и свалила к своей чокнутой работе — спасать кого угодно от смерти, разве что только не своего бывшего мужа.
Я давно не пил. А тем более теперь: на кой пить, если меня ждет Маргарита! В последнем я был уверен.
* * *
На работу я просто начал забивать. Все больше прислушивался к рассказам Марго. А они не давали скучать.
— Матвей… — она опрокинула стопарь. Вот алкоголичка.
Терпеть не могу предисловий с такими интонациями. Кто-то из этих великих психологов сказал: самый сладчайший звук для слуха человеческого — звук его имени. Бред.
— Что же делать-то… Что делать… — Маргарита надумала поползать по дивану в поисках зажигалки. Я вынул свое, припасенное быстрое пламя. Заготовленное специально для Маргариты.
Пьянь. Не хватало мне еще одной алкашки. Фуфло. Дура.
— Теперь-то… — она затягивалась, не озадачиваясь тем, чтобы стряхнуть пепел куда следует. Не-ет, хватит с меня, лучше поехать в парк и фотографировать собственные ноги.
Я знаю, о чем говорю. Пытался вытряхнуть одну идиотку из этого дерьма. Она была возлюбленной, скажем так. С пьющими мужиками еще можно иметь дело. У них бывают просветления. С пьющими бабами — нет. Все, закрыли тему.
— Маргарита, — пробакланил я.
— Мне тяжело.
— Угу. Понимаю. Мне тоже тяжело.
— Нет, Матвей, — она сломала сигарету, ткнув ей в найденную пепельницу; выглядело это немного театрально, — нет. Ничего ты не понимаешь.
— Лады, — я встал. — Пойду, что ль.
В этот момент я чувствовал себя гордой проституткой. А что, причины были. Во второй вечер, когда я снова приволок аппаратуру с той же копией, Маргарита под конец заснула, даже всхрапнула слегонца. Только я намеревался на цыпочках выскользнуть, как она повелела подойти к ней (а что я? — я был в образе) и взять за руку. Что, ошарашило? Меня тоже. Весь майонез был в том, что она обещала мне заплатить. Больше обычного. Чуть не рехнулся, держа ее ладонь и думая о том, какой же я грязный парнишка.
Она заснула мгновенно. Я тут же включился в игру и стал рассматривать женщину.
Имел на это право. Мне было заплачено, я мог делать, что угодно. М-да, логика…
Немного крупноватый нос. Глаза красивые. Чуть не рассмеялся — как можно судить об этом, когда человек спит? Хм-м, однако. Пребывал в полной уверенности: у Маргариты красивые глаза. Но ведь я просто не обратил на них внимания, как это всегда происходит со мной: глядя на нового собеседника, мне всегда удается до мельчайших подробностей запомнить черты его лица, каждую морщинку, каждый мускул, но глаза Маргариты — да я ведь цвета их ни за что не смогу вспомнить! Видимо, я попросту не успел обдумать мысль о цвете глаз. Подсознание механически зафиксировало увиденное, а сознание было занято в это время чем-то другим — то ли пустопорожним диалогом, то ли подсчетом этажей на индикаторе в лифте. Да ерунда. Не могло этого быть. От моего донельзя убитого сознания вряд ли укрылось что-нибудь, то самое, что могло бы на подсознание повлиять. Сознание и подсознание едины — внезапно посетившая мысль показалась мне невероятно оригинальной. Я вспотел. Лицо Маргариты тоже было влажным. Я вглядывался в него при свете крошечного тусклого бра и ломал голову, пот ли это, или слезы, или я вообще нахожусь в дурдоме. А ведь для этого были предпосылки.
Тогда мне казалось, а сейчас кажется в еще большей степени: что-то в этом мире устроено не так. И сильно не так. Раньше ведь такого не было, правда? Взять хотя бы гравитационные ямы. На самом деле их следовало, скорее всего, окрестить антигравитационными, но с легкой руки какого-то журналиста-недоучки их стали называть гравитационными. В одну из таких ерундовин я и попал, шагая за Маргаритой
