Ночи Белладонны - Аластер Рейнольдс
— Ты говорила, что вернулась на свой корабль.
— Да. — Я указала на синий свод, за которым расстелилось настоящее небо. — Прекрасное зрелище, когда смотришь на звезды с Терции, но по-настоящему этого не осознаёшь, если ты не на орбите. Я туда время от времени возвращаюсь, даже когда в том нет нужды. «Сарабанда» — моя спутница в десятках странствий, и я чувствую себя оторванной от нее, если слишком долго нахожусь на планете.
— Понимаю. Примерно такие же чувства у меня к «Лентяю». Портулак говорит, что этот корабль просто посмешище, но меня он устраивает.
— Портулак?
У Лихниса слегка напряглось лицо.
— Шаула, давай-ка я тебе кое-что покажу. Здесь довольно мощные фильтры восприятия, но я без особого труда сниму их, если ты согласишься.
Я нахмурилась:
— Фекда ничего не говорила ни про какие фильтры.
— А с чего бы ей говорить? — Лихнис на секунду закрыл глаза, посылая какую-то команду. — Сейчас я уберу потолок.
Он вполне настоящий — эти башни в самом деле выращены из морского дна, — но сейчас мешает нам. — Взмах руки, и свод с золотыми звездами растворился в синем небе. — А теперь покажу корабли так, будто сейчас ночь и ты можешь видеть их на орбите. Если не возражаешь, я их слегка увеличу.
— Делай, что считаешь нужным.
В синеве, будто распустившиеся цветы, возникли корабли всех оттенков и форм. Они выстроились неровной цепочкой по дуге, от горизонта до горизонта, — кинжалы, клинья, сферы, параллелепипеды, цилиндры и изящные решетчатые конструкции. Некоторые больше походили на морских драконов, чем машины. Кроме той сотни, что я сейчас видела, еще девятьсот с лишним не успели появиться в поле зрения. Это была столь простая и красивая коррекция восприятия, что я удивилась, почему мне самой никогда не приходило подобного в голову.
И тут Лихнис заявил:
— Большинство из них ненастоящие.
— То есть?
— Их на самом деле не существует. Это фантомы, созданные здесь, на месте. На орбите Терции лишь горстка реальных кораблей.
Один за другим разноцветные корабли таяли в небе, расширяя промежутки в цепи. Процесс продолжался. Исчез один из десяти, потом два из десяти, три...
Я смотрела на Лихниса, пытаясь понять его чувства. Лицо было совершенно бесстрастным, как у хирурга, который ощущает страдания пациента, но знает, что необходимо продолжать опасную операцию. Уже остался только один из десяти кораблей. Потом один из двадцати, из тридцати...
— Мой настоящий, — наконец сказал Лихнис. — И три корабля Линии Мимозы. Других здесь нет, включая всех тех, которые, как ты считала, принадлежат вашим гостям.
— Тогда как здесь оказались эти гости?
— Никак. Никого нет, кроме меня. Как нет и шаттерлингов Линии, кентавров, машинного народа... никого. Еще одна местная иллюзия. — Он приложил руку к груди. — Я единственный ваш гость. Я прилетел, потому что никто другой не мог этого вынести. И я действительно гощу здесь далеко не в первый раз.
Подняв руку, он раскрыл кулак, и один из кораблей начал увеличиваться, а вскоре сделался крупнее любой из лун Терции.
Когда-то это наверняка был корабль, но с тех пор прошло бессчетное количество эпох. От него осталась лишь оболочка — открытая космосу, испещренная отверстиями. Выпотрошенный и продырявленный, он походил на отвратительный череп, с которого дочиста обглодали мясо, и дрейфовал на орбите под неестественным углом. И все же я сумела узнать его очертания.
«Сарабанда».
Мой корабль.
— Вы все погибли, — тихо проговорил Лихнис. — Шаула, ты не права насчет вашей робости. Как раз напротив — вы были чересчур смелы, слишком любили приключения. Линия Мимозы шла на риск, которого чурались все остальные. Вы видели и совершали чудеса. Но за свою отвагу заплатили жестокую цену. Ваша численность быстро сокращалась, и, когда уцелевшие шаттерлинги осознали всю серьезность ситуации, вы привели в действие Белладонну. — Он сглотнул и облизнул губы. — Но было слишком поздно. Несколько кораблей сумели добраться до Терции, вашего запасного космодрома. Но к тому времени все вы были мертвы и корабли летели на автоматическом управлении. С тех пор половина кораблей сгорела в атмосфере.
— Нет, — заявила я. — Определенно не все мы...
Но он лишь качнул головой — понимающе и сочувственно.
— Осталось только это место. Ваши корабли создали его и подготовили все необходимое для Тысячи ночей. Но больше нет никого из вас, кто мог бы видеть здесь сны. Ты спрашивала про Линию Горечавки и про то, как мы чтим память наших умерших. Я ответил, что мы используем имаго, позволяя тем, кого уже нет, вновь ходить среди нас. Есть только имаго — включая тебя. Их девятьсот девяносто девять, созданных по образцам, хранящимся в вашем банке нитей, из воспоминаний изначальных шаттерлингов Мимозы. В том числе из воспоминаний Шаулы, которая всегда была самой умной и способной из вас.
Я выдавила недоверчивую усмешку.
— Хочешь сказать, я умерла?
— Я хочу сказать, что вы все умерли. Вы мертвы намного дольше, чем длится один цикл. Все, что осталось, — это место. Оно само себя поддерживает и терпеливо ждет двести тысяч лет, а потом тысячу ночей само себя преследует вашими призраками.
Хотелось отмахнуться от его слов, обругать за столь нелепую и безвкусную ложь, но меня вдруг снова охватило глубокое мрачное предчувствие, долго таившееся в душе.
— Как давно?
Ветерок пошевелил его короткие кудряшки.
— Тебе в самом деле хочется знать?
— Иначе я бы не спрашивала.
Но мы оба понимали, что это неправда. С другой стороны, его нежелание отвечать было достаточным ответом.
— Вы пробыли на Терции миллион двести пять тысяч лет. Это ваш седьмой сбор. Вы ходите среди здешних башен, но каждый раз вам видятся всего лишь одни и те же мертвые сны.
— И ты прилетал на нас посмотреть?
— Только последние пять раз, включая этот. Во время первого вашего сбора, после того как вы запустили протокол Белладонны, я был на другом конце рукава Центавра, а когда узнал про второй — когда тут не было никого, кроме ваших собственных призраков, — менять планы было слишком поздно. Но я постарался присутствовать на следующем сборе.
Лучи заходящего солнца придавали его профилю золотистый оттенок. Я чувствовала, что Лихнису трудно смотреть мне прямо в глаза.
— Никто не хотел сюда прилетать, Шаула. Не потому, что они ненавидели Линию Мимозы или завидовали вашим достижениям,
