Голос Вселенной 1993 № 19-20 - Юрий Дмитриевич Петухов
Удастся ли Кривоногову обосноваться где-то за границей и продолжить начатое дело, пока трудно сказать. Но все это должно многих заставить задуматься: на правильном ли они пути?
Т. Стрельцова
Тевризские сказки
Уважаемый Юрий Дмитриевич! Простите, что, возможно, зря отнимаю у Вас время. Но мне кажется, что мои сказки написаны как раз в стиле произведений, публикуемых на страницах Ваших изданий. Ведь они тоже о Земле, о неблагополучии на ней и в душах у нас. С уважением –
Стрельцова Татьяна Тимофеевна, пос. Тевриз
В наших местах, по-моему, еще никто не интересовался здешними, истинно тевризскими сказками. А ведь встречаются любопытные, занимательные сюжеты.
Даже странно, что при нашем довольно суровом климате, тяжелых условиях жизни, люди создавали такие яркие, по-настоящему самобытные образы. Очевидно, вынужденно-тесные контакты с ее Величеством Природой послужили толчком к тому, что в сказках нашего района преобладают темы духов, змей, колдунов (часто их здесь называют «знаткими людьми»).
Кажется довольно странным, что сказки эти, считая их некими былями давних-предавних времен, слышала я не только от женщин, иногда и мужчины рассказывают их.
Вот они, эти сказки, наши, тевризские.
Змея подколодная
В деревне у нас баушка знаткая жила: и лекарка она, и знахарка, и ворожейка. А про таких людей всегда слух в народе всякий, ведьма, мол, колдовка она. Поди, проверь – так ли, нет?
А сын ее верил в слухи деревенские. Ох, и не любил он мать свою! Жена его уважительно с ней обращалась, так он и на жену серчал. Вот случай со змеей-то этой ссоре конец и положил.
Престольный праздник был в деревне, хозяйки в каждой избе пироги стряпали. Миронова жена (это сына-то колдовкина) только-только пироги из печи вынула да полнешеньку миску на стол поставила. А свекровь как раз в ограду заходит, в гости к сыну, как водится. Мирон в окно-то ее увидел, да и говорит жене: «Ишь, змею подколодную черт принес, пироги учуяла, ведьма». Да и велел пироги в подпол убрать. Жена и слушать его не хочет: надо, мол, тебе – ты и убирай. Ну, Мирон быстренько пироги в подполье спустил, на заваленке там поставил. И сидит у пустого стола, мать встречает. А мать побыла в гостях сколько-то и домой пошла.
Мирон обрадовался, что гостью ненавистную спровадил и жене велит за пирогами лезть. А жена из подпола с побелевшим лицом вылезла и говорит, дескать, самому тебе пироги-то добывать придется. Он – в подпол. А там, на заваленке, батюшки мои! – змея. Вокруг миски с пирогами обернулась и шипит на него. Мирон-то ее отогнать хотел. Тут змея как прыгнет ему на шею! И обвилась. А сама шипит все. Не до пирогов Мирону стало.
Рассказывают, два дня змея его голодом морила. Только Мирон кусок ко рту поднесет, она покрепче ему горло сжимает. Он и спал в этом жутком ошейнике.
А на третий день невмочь стало, уговорила его тогда жена идти к матери, каяться. Пал в ноги, прощенья просил. Поклялся что никогда боле к матери так относиться не станет. Она ему и ответила: «Видишь, сын, не я, а твоя злоба – змея подколодная. (Слышала, знать-то, его слова тогда). Не убьешь ее в себе, задушит тебя злость-то. А сейчас уж я помогу.» Да и давай она змею-то заговаривать. Та и отпустила Мирона, в лес уползла.
Так Мирон с той поры мать пуще всех сынов уважал. И другие, от него обиды никто не видели.
Задушил, знать-то свою змею подколодную Мирон.
Заговоренная змея
Со мной такой случай вышел. Летом было дело. Рано утречком в лес по грибы собралась. А одна. Ну, лес-то знакомый, бояться нечего. До грибного своего места добралась, на колодину отдохнуть присела. И прямо ко мне, гляжу, змея. Доползла, человека зачуяла, головку подняла, смотрит. Я и давай заговор читать. Мамонька, покойница, меня в девках еще учила, только остерегала, зря змей не заговаривать. Как заговоришь змею, она больше уж с места не сдвинется, тут и конец ей. Но такие змеи есть, которые и уползут. Редкая, конечно уползти-то может, но зато уж в покое заговорщика не оставит, пока не убьет совсем. Все равно укараулит. Вот и остерегала мамонька меня. Я змей зря и не заговаривала. А тут как леший какой подтолкнул. Подумала: вдруг детишки сюда за грибами прибегут да ее встретят? Заговорила, значит, и оставила у той колодины.
А когда с грибами назад шла – нету уж моей змеи. Что-то я не шибко затревожилась. Дошла домой и забыла про нее.
А ночью змеюка та во сне ко мне явилась и шипит человечьими словами: «Думала, убьешь меня? А я ушла, не жить тебе теперь».
Утром: по холодку, я в огороде поработать решила: прополоть, прорядить там утречком, без жары, одно удовольствие. Только я к грядке подошла, а змея ко мне и ползет; Ноги у меня в землю вросли, не шагнуть. А в руке я ведерко несла, оно у меня из руки-то и выпало да покатилось. А сын из окна увидел, знать-то неладно со мной, в окошко и выпрыгнул. Ко мне подбежал, и палка тут какая-то погодилась. Сразу он на змеюку эту и убил ее. Так она, подколодная, опять же приснилась в другу же ночь: вот, мол, счастье твое, раз меня убили, а то тебе бы не жить. Да я, дескать, тебе снится буду, все равно замучу.
И вот уж сколь годов прошло, а не видела я ее боле. Не снится че-то!
В хомуте
Я в детстве, помню, вдоволь на колдовство насмотрелся. Отец мой, дед Митька (все в деревне его так кликали), и сосед Иван колдунами были пресильными. Все, бывало, спорят, чье колдовство крепче. Соревнуются, вроде. Вот, в праздничный день, один другому кричит (а дома как раз напротив стояли):
– Иван, иди ко мне на пироги!
– Не-е, лучше ты ко мне на шаньги, Митрий! Выходить мне не охота.
– А, не охота тебе, ну и сиди, как сыч, весь день! – и уж что сделает, не знаю, но вдруг бочка с водой, что у крыльца, под потоком всю жизнь стояла – аж в землю вросла, – вдруг эта бочка-громадина, как из земли вывернется. И пошла-покатилась вперевалочку, да через дорогу. А у Ивановой двери встала, дверь-то подперла – выйди, попробуй, сосед!
Сосед тоже посмеивается: его-то колода, на которой
