Память до востребования(Фантастические рассказы и повесть) - Смирнов Сергей Анатольевич
Через неделю Макс явился ко мне со своими дьявольскими изобретениями. Он показал мне блестящую штучку, величиной с абрикос, и железную штуковину побольше, напоминающую «фен».
— Тебе все равно не понять, как оно работает, — сказал Макс. — Объясняю популярно. Это — глушители. Они настроены на спектр твоего голоса. Вот этот маленький — автоматический, для теле- и радиотрансляций и для любых магнитных записей. Мои друзья установят его на телебашне. Работает универсально: напрямую, через спутники, через ретрансляторы. Стоит кому-нибудь сунуть кассетку с твоими записями в магнитофон и включить — сразу возникнет эффект стирания. Ну, с телевидением и радио — совсем просто… А вот это, — Макс протянул мне «фен», — для дисков. Дальнобойность — двести километров. Это — весьма хитрый виброизлучатель, избирательного действия. Он уничтожает диски с твоими записями. С ним тебе придется покататься по Союзу… Неплохо бы — и по загранице. Тебя ведь, кажется, куда-то экспортировали?
Я верил и не верил. Согласитесь: фантастика, да и только! Максу бы патент взять — на весь мир прогремел бы. А он вот безделушку смастерил, а насчет авторских прав — отмахнулся:
— Не твое дело.
Я вытащил из конверта свой последний диск-гигант. По спине пробежал холодок.
— Ты под него на стол газетку подложи, — посоветовал Макс. — А то придется пылесос доставать.
Газетку так газетку… Взял Максов «фен» — прямо как «маузер» какой-нибудь или «смит-вессон». Навел его на диск. Сердце запрыгало, в коленках — дрожь. Стою не дышу.
— Валяй — нажимай курок, — весело скомандовал Макс.
Я и нажал… Ничего как будто не случилось. Я, честно говоря, что-нибудь вроде выстрела ожидал. А звука никакого — от тишины даже в ушах зазвенело. И диск будто бы так и остался лежать на газетке. Но вот Макс начал складывать ее, и он вдруг стал сужаться и весь ссыпался в складку мелкой крошкой.
— Вуаля! — объявил Макс, комкая газету. — Вот тебе и «русская рулетка».
А я потом облился. И сразу будто легче мне стало дышать, словно вышел утром, зимой, на морозец. Достал другой диск. Сборник. Там мой шлягерок — в серединке. Щелкнул в него — и кольцо моей песенки превратилось в порошок. Из диска-гиганта получился бублик и маленький диск.
— Только к виску не приставляй, — деловито сострил Макс.
Я навел «фен» на соседний дом.
— Захватит всю стену, — сообщил Макс.
Что я чувствовал в эту минуту? Наслаждение охотника, выследившего наконец добычу? Не знаю. Что-то вроде этого.
Я снова спустил курок… Я с наслаждением представил себе удивление владельцев моих дисков — скоро они обнаружат в цветастых конвертах кучки черного порошка. То-то же! Как я от вас удрал! И от бабушки ушел, и от дедушки ушел… Веселился до ночи — щелкал на все стороны света.
Через три дня показал свою силу «адский абрикос». По телеку шла «Утренняя почта», а мы с дружками скучали перед экраном и соображали, как поднять себе настроение после вчерашнего. Вадик подоспел вовремя… Только наше настроение поднялось, как объявили мой выход. Дружки важно перемигнулись и полезли ко мне — поздравлять. Я же был рассеян, отвечал невпопад: ждал дьявольский фокус. Весь подобрался, напрягся и чувствую: холод внутри поднимается, как бывало со мной перед самыми первыми выступлениями. Дружки уставились в телевизор, как карпы, — ухмыляются. Я сижу не дышу…
И вот появляюсь на экране — весь из себя, улыбочка дебильная тут как тут. Только раскрываю рот — хлоп! — звука нет. Ну, хохма! Разевает рыба рот, а не слышно, что поет…
Там спохватились быстро — дали заставку. Тишина стоит мертвая, только дружки сопят — недоумевают. Потом с экрана посыпались извинения за «технические причины». Дружки рассердились, заклеймили позором телевизионщиков. А я ничего с собой поделать не могу: улыбаюсь хитро и со значением. И тянет захохотать — жутко так, как из колодца, и чтобы с громом и молниями. Дружки запоглядывали на меня подозрительно: улыбочка моя им не понравилась. Засиживаться не стали, разошлись…
Потом начались гастроли. Я рвался на них с одной целью — поскорее изъездить весь свет. Я вошел во вкус. Я был обладателем секрета, можно сказать, мирового значения — эдакого гиперболоида инженера Гарина, только сугубо мирного. Я запирался в купе и прочесывал из «фена» просеку в двести километров. Мои диски исчезали сотнями, тысячами в день. В дороге я не спал ночами. Меня била лихорадка… На обратном пути я расширял просеку вдвое — «бил» по другую сторону полотна…
Я возил с собой карту страны. И аккуратно заштриховывал «разминированные» области. Карту я прятал глубоко в чемодан и наконец даже смастерил для нее «двойное дно». Я играл в конспирацию с удовольствием. К хитрой и тонкой улыбочке со значением так привык, что перед зеркалами иногда пугался сам себя. А Макс тем временем улыбался мне снисходительно, как мальчишке, который потерял голову из-за новой чудо-игрушки.
Однажды после концерта — это случилось в Хабаровске… или в Иркутске… впрочем, неважно — ко мне пробилась за автографом девчонка и протянула конверт с диском.
Макс в тот момент оказался рядом со мной, за спиною. И когда я взял конверт, чтобы расписаться на нем, голос Макса раздался прямо над головой — Макс выше меня, — голос совершенно равнодушный и в то же время вкрадчивый:
— Это — последний…
Я оторопел.
— Чего-чего? — спрашиваю и оборачиваюсь к нему.
— Это — последний твой диск, — говорит мне Макс тихо-тихо, на ухо. — Больше их в природе нету. Вообще. Понял?
Тут у меня душа в пятки ушла.
— Откуда ты знаешь? — спрашиваю.
Девочка растерялась, глядит на нас во все глаза — ничего не понимает.
— Знаю, — сказал Макс так уверенно и так… жестко, что никаких сомнений в его таинственной осведомленности у меня не осталось.
Минут десять я упрашивал девчонку отдать мне диск — из сил выбился. Стрелять ей вдогонку из «фена» не хотелось — совсем уж как-то подло. Это я даже тогда понимал.
Наконец за дело взялся Макс и предложил ей обменять диск на один из моих новых галстуков… ну, чтобы с автографом и пожеланиями и любой дарственной надписью, какую она только захочет. Девочка уж и так была сбита с толку, а тут совсем обмерла и согласилась, кажется, только чтобы поскорей ноги от нас унести.
Я оттягивал торжественный момент до самого утра… Никакой боязни я не чувствовал. Было только холодящее душу, приятное волнение… В пятнадцать лет я прыгнул с парашютной вышки. Перед прыжком я тянул время и волновался — точно так же.
Когда стало светать, мы с Максом вышли на балкон. Я вытащил диск из конверта, а Макс приготовился стрельнуть пробкой и потряс бутылку шампанского. Проводы последнего диска ожидались помпезные: с тостом и битьем бокалов.
Сердце вдруг стукнуло нехорошо — с твердым и пустым звуком. И я тут же размахнулся и запустил диск ребром вниз, на асфальт. Однако он вывернулся, вышел на бреющий полет, спланировал через улицу и воткнулся в угол дома.
…Хрустнуло так, будто все небо раскололось. Только черные осколки по сторонам разлетелись.
Потом хлопнуло… Не помню — то ли это Макс стрельнут пробкой, то ли что-то лопнуло у меня в голове…
Да, доктор, я думаю, это был звук лопнувшей памяти… Нет, вы только, пожалуйста, не считайте, что я так всерьез думаю. Это просто красивый образ, фантазия.
На самом деле, вероятно, это был удар от падения. Ведь там, на балконе в гостинице, я вдруг потерял сознание, верно?
На этом кончилась история той моей жизни, и началась история болезни.
Я думаю, Макс был сам поражен таким сногсшибательным эффектом. Шутка ли: потеря сознания на целую неделю и выпадение из памяти последних семи лет жизни, как раз начиная с того дня, когда я впервые вышел на эстраду. И наконец, психбольница… Да уж. Кончились шутки.
Ну, о своем беспамятстве я рассказывать не буду. Противно. Да вы сами все знаете лучше меня — «кататонии», «амнезии», мало ли у вас там всяких умных словечек понаписано.
