Андрей Имранов - Судьба боится храбрых

Возвращение мамы Тим прозевал. Совершенно непонятно как она умудрилась пройти незамеченной, потому что Тим за четыре часа и шагу не сделал за пределы двора. И, хоть двор их был, по питерским меркам, довольно большим, арку входа и свой подъезд он ни разу не выпускал из поля зрения больше чем на минуту. Сначала поболтал с рыжей Дашкой - они не то чтобы крепко дружили, но были знакомы с раннего детства. Дашка тоже училась в седьмом классе, только в 'А', а сейчас она приглядывала за братишкой, который ожесточенно возился в песочнице.

Потом младший залепил себе в лоб лопаткой, разревелся и был утащен домой. А Тим, от нечего делать, принялся следить за игрой в домино. В их дворе эта игра пользовалась немалым почетом - стук костяшек и выкрики 'рыба!' звучали под окнами иногда далеко заполночь, пока кто-нибудь, открыв окно, не принимался костерить играющих, на чем свет стоит. Так что Тим мог смело рассчитывать на место в зрительном зале вплоть до сумерек.

Мамин оклик прозвучал для него совершенно неожиданно.

- Тимоо-шка! - женский вопль сотряс воздух питерского дворика.

Тим вздрогнул и скривился - из всех вариантов его имени, этот нравился ему меньше всех. Играющие рефлекторно подняли головы, посмотрели на Тима и обменялись усмешками. Тим втянул плечи, украдкой бросил взгляд на свой этаж и сразу увидел маму, машущую рукой в открытом окне. Стараясь сохранить достоинство, не спеша встал, бросил небрежно 'До свидания, я домой' и, недоумевая, пошел к своему подъезду. Неужели она рано пришла домой, и Тим зря шатался по двору столько времени? Но нет, он же проверял дверь, когда вернулся от дяди Сереги. Значит, как-то прошмыгнула незамеченной. Тим вздохнул, открыл дверь и шагнул в темноту подъезда, страстно желая одного - чтобы мама сегодня не стала смотреть его дневник.

Его желание сбылось.

Устройство подъезда было таково, что тьма окутывала вошедшего в него темным покрывалом даже в самый солнечный день. Первое окно было только через два пролета, было оно маленьким, ни разу не мытым за все полсотни лет с момента постройки дома и, вдобавок, выходило оно на двор-колодец, который и сам по себе не отличался особой освещенностью. Так что в первую секунду Тим ничуть не удивился. Он привычно поморгал и пошел вперед, даже не ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку - только ноги поднимал повыше - под ними вполне мог оказаться какой-нибудь непредусмотренный планом дома кирпич. Лестница должна была начаться ровно через четыре шага от двери - она всегда там начиналась. Но этот день, видимо, был особенным, потому что сегодня на положенном месте лестницы не оказалось. Тим качнулся, и даже чуть не упал вперед, когда его ступня, вместо того, чтобы оказаться на первой ступеньке, свободно ушла вниз и оказалась на полу. Недоумевая, Тим сделал еще один шаг вперед, и еще. И еще два, и только тут понял, что темнота, окружающая его, и не думает рассеиваться. Более того, это была неправильная темнота - абсолютно, беспросветно, совершенно чертовски черная темнота. Такой не бывает даже в самом темном подъезде. Такой темноты даже ночью не бывает. Тим поднял перед собой ладони и не увидел ровным счетом ничего. Еще ничего не поняв, Тим механически сделал несколько шагов назад. По всем правилам ему полагалось упереться спиной в закрывшуюся дверь подъезда, но этого тоже не произошло, хотя он отшагал задом наперед шагов десять. Намного больше, чем он прошел вперед, зайдя в подъезд.

Тим остановился и сглотнул. Он пока еще не был испуган, скорее, охвачен недоумением и какой-то иррациональной злостью на взбесившийся мир, который, похоже, решил сегодня Тима довести до точки.

- Блин, - сказал Тим с чувством, - и какая сволочь все это... - и замер, не договорив, потому что не услышал ни единого своего слова. Звуки словно вязли в этой липкой черноте и это обстоятельство почему-то вдруг напугало Тима куда больше всей остальной чертовщины. Он неслышно заорал, уронил сумку и бросился вперед, совершенно не думая о том, что там, в темноте, может оказаться что угодно - да хотя бы та же пропавшая лестница, об которую на такой скорости вполне можно неслабо навернуться. Но лестница не попалась. Продолжая беззвучно орать, Тим совершенно неожиданно, без малейшего перехода, вдруг выскочил из темноты на свет. Никаких препятствий под ногами не было, он споткнулся просто от неожиданности. И полетел прямиком в оказавшегося на дороге мужика, лицо его мелькнуло в поле зрения Тима, потом он врезался мужику в живот и оба они рухнули на землю. Разлеживаться Тим не стал, а быстро вскочил и поспешил извиниться:

- Ох, простите, пожалуйста, я не хотел, - сказал он быстро, - я вообще сегодня на людей весь день натыкаюсь, извините, - и только сейчас понял, что в окружающем мире что-то не так.

- Ой, - только и сказал он, глядя на лицо поднимающегося с земли человека. Лицо его было спокойным и бессмысленным, а прямо на нем - на лице - толстыми черными линиями было нарисовано что-то вроде паутины. Одет мужик был... непонятно во что. Если взять простыню, проделать в середине дырку и продеть через нее голову, то получится такая одежда. Типа пончо, которые носят мексиканцы. Только пончо делают из ткани поплотнее и покрасивее, а не из такой - изорванной и грязной. А еще - взгляд Тима скользнул в сторону, да и остался там, как приклеенный - за спиной 'мексиканца' не было питерского дворика. Там было метров пять сухой каменистой земли, обрывающейся прямо в пронзительно-голубое небо. И было это настолько ненормально, что Тим даже негромко застонал от такого наглого попрания всех существующих законов. Кто-то произнес за его спиной несколько слов на незнакомом языке и Тим медленно обернулся.

У него не было совершенно никаких ожиданий насчет того, что он увидит - если бы там стоял весь педсовет школы нагишом и с портретом Зидана в руках - он бы, пожалуй, не удивился. На какое-то время способность удивляться у него выключилась, видимо, от перегрузки. Но ничего настолько сверхъестественного его взору не открылось. За его спиной, подбоченившись одной рукой, стоял и смотрел на него пронизывающим взором мужчина в белых, с серебристым шитьем, одеждах свободного покроя. Там, вроде, были еще люди, но у этого - в белой одежде - было в глазах что-то, не дававшее Тиму отвести взгляд. И Тим просто стоял и стоял, как кролик перед удавом, глядя в два стальных дула, за которыми таилось нечто такое, чего и сама смерть испугалась бы. Человек слегка прищурился, отвел взгляд и сказал что-то вопросительным тоном. Тим, освободившись от гипнотического наваждения, мотнул головой и словно немного очнулся. По крайней мере, он смог рассмотреть еще двоих участников этой сцены - неподалеку сидел на корточках еще один 'мексиканец', а чуть поодаль стоял человек, вроде, в серых одеждах. Но его Тим не стал рассматривать, поскольку все его внимание было поглощено другим явлением. Рядом с этим человеком, прямо перед ним в воздухе, висел диск чернильного мрака, метров двух в диаметре.

Тим вздрогнул, и, повинуясь какому-то неосознанному, но очень яростному, порыву, бросился к диску. Он совершенно ничего в этот момент не понимал, останови его кто и спроси - зачем он бежит и куда - Тим не только затруднился бы с ответом, он и вопрос бы не сразу понял. Видимо, к диску его влек инстинкт самосохранения. Или интуиция, или предчувствие. Неважно, как назвать, важно то, что до цели он не добежал - в двух шагах от черной плоскости Тим вдруг ощутил, что земли под ногами нет. Ощутил, но не осмыслил, и продолжал быстро перебирать ногами, пока человек в белом, демонстрируя недюжинную силу, держал его за шиворот на вытянутой руке прямо перед своим лицом. Как котенка. Потом сказал что-то и легко отбросил Тима в сторону. Тим упал неудачно, больно ударившись о какой-то камень. Боль вспыхнула в боку и ушла, отодвинулась куда-то на задний план, как сказавший свою реплику актер третьего плана. Главная роль в этом спектакле принадлежала явно не ей. Тим приподнялся и увидел, как диск начинает мелко мерцать, а потом, с негромким хлопком, исчезает совсем. Тим хныкнул и обмяк. Что-то надломилось в нем. Мама, Питер, дом... неужели он никогда не попадет домой? Никогда?

Человек в белом заглянул ему в лицо, что-то сказал и ушел - шаги затихли вдали. Потом его принялись осторожно поднимать. Тим огляделся и увидел все тех же мексиканцев-оборванцев - с отстраненными выражениями на изрисованных паутиной лицах, они тянули его вверх за предплечья, вынуждая встать на ноги. Тим, однако, еще не пришел в себя - ему просто было все равно. 'Никуда не пойду', - подумал он с отчаяньем обиженного ребенка, - 'вам нужно, вы и несите'. Тим ожидал какой-нибудь реакции со стороны поднимающих его оборванцев, но те, поняв, что Тим не собирается шагать сам, просто потащили его по тропинке, держа с обеих сторон за предплечья. Ноги Тима тащились по земле, пару раз чувствительно приложившись об камни. И боль от ушибов слегка взбодрила Тима.