Эуджен Чировици - Книга зеркал
Так что мой отъезд в Принстон и начало обучения в колледже совпало с переездом матери и брата в Филадельфию. К моменту нашей встречи с Лорой до меня только начало доходить, что в Бруклин я теперь смогу приезжать лишь как гость. Я чувствовал себя ограбленным до нитки. Все мои вещи перевезли в Филадельфию, в трехкомнатную квартиру на Джефферсон-авеню, у центрального вокзала. Я навестил родных вскоре после переезда и сразу же понял, что эта квартира никогда не станет мне домом. Вдобавок доходы семьи резко сократились. Мои скромные успехи в учебе не давали мне права на стипендию, поэтому для оплаты обучения пришлось подрабатывать.
Отец умер так неожиданно, что я не мог привыкнуть к этой мысли и постоянно думал о нем как о живом. Присутствие тех, кого нет с нами, часто ощущается острее. В память о них – тех, какими их помним, – мы делаем именно то, чего они безуспешно добивались от нас при жизни. Смерть отца заставила меня сильнее осознать ответственность за свое поведение и не воспарять над повседневностью. Живые, постоянно ошибаясь, быстро наделяют усопших ореолом непогрешимости.
Итак, моя дружба с Лорой завязалась в то время, когда я чувствовал себя очень одиноким, и ее присутствие стало для меня необычайно важным.
За две недели до Дня благодарения погода ухудшилась. Примерно тогда Лора и предложила познакомить меня с профессором Видером. Он был научным руководителем исследовательского проекта, по материалам которого Лора собиралась писать докторскую диссертацию.
Лора изучала когнитивную психологию, новую в то время область науки, – компьютеры завоевывали все больше и больше места в жизни людей, и термин «искусственный интеллект» был у всех на устах. Многие искренне считали, что лет через десять мы будем вести содержательные беседы с тостерами и обращаться за советами к стиральным машинам.
Лора рассказывала о своих исследованиях, но я мало что в них понимал и с эгоизмом, свойственным молодым людям, не пытался в них разобраться. Я узнал, что профессор Видер, получивший образование в Европе и защитивший докторскую диссертацию по психиатрии в Кембриджском университете, сейчас завершал работу над важным исследованием. Лора говорила, что результаты этого исследования выведут на качественно иной уровень наше представление о работе человеческого мозга, о его реакции на умственные раздражители. Из рассказов Лоры я понял лишь, что это имеет какое-то отношение к памяти и к тому, как формируются воспоминания. Лора утверждала, что ее познания в математике стали огромным подспорьем Видеру: точные науки всегда были его ахиллесовой пятой, а его исследования опирались на математические формулы для расчета переменных.
Вечер моей первой встречи с Видером навсегда остался в моей памяти, хотя и по несколько иной причине.
Однажды в середине ноября, в субботу, мы, вытряхнув из карманов последние деньги, купили бутылку «Кот-дю-рон руж» (его очень нахваливал продавец) и отправились в гости к профессору. Он жил в Западном Виндзоре, и Лора решила, что туда лучше поехать на машине.
Двадцать минут спустя мы припарковались у особняка в стиле королевы Анны, окруженного невысокой стеной, на берегу небольшого озера, загадочно поблескивавшего в сумерках. За распахнутыми воротами простирался ухоженный газон, обсаженный кустами роз и ежевики; его пересекала дорожка, усыпанная гравием. Слева на лужайке рос огромный дуб, безлистая крона которого нависала над черепичной крышей особняка.
Лора позвонила в дверь, и на порог вышел высокий, крепко сбитый мужчина – почти лысый, с окладистой седой бородой, спускавшейся на грудь. Джинсы, кроссовки и зеленая футболка «Тимберленд» с закатанными до локтя рукавами делали его похожим на футбольного тренера, а не на знаменитого университетского профессора, который собирался всколыхнуть мир науки своими открытиями. Профессор Видер держался как человек, уверенный в своей правоте.
Он крепко пожал мне руку и расцеловал Лору в обе щеки.
– Рад знакомству, Ричард, – сказал он неожиданно молодым голосом. – Лора мне о вас рассказывала.
В просторной прихожей с высоким потолком и картинами на стенах мы повесили пальто на вешалку, а профессор продолжил:
– Обычно она весьма язвительно отзывается о своих знакомых, но о вас я слышу от нее только хорошее. Мне очень хотелось с вами познакомиться. Проходите, проходите.
Мы вошли в огромную двухуровневую комнату; один ее конец занимала открытая кухня с гигантским рабочим столом посредине, над которым были развешаны медные кастрюли и сковороды. У западной стены стоял еще один стол, письменный, с бронзовыми ручками и петлями, заваленный бумагами, книгами и карандашами; к нему было придвинуто кожаное кресло.
Аппетитный запах еды смешивался с ароматом табачного дыма. Мы уселись на диван, обтянутый тканью с восточным рисунком, и профессор вручил нам по бокалу джина с тоником, объявив, что принесенное нами вино прибережет для ужина.
Среди роскошного убранства я чувствовал себя неловко – в доме, как в музее, было много картин, бронзовых статуй и антиквариата. До блеска натертые полы были устланы ковриками ручной работы. В таких домах мне прежде бывать не доводилось.
Профессор налил себе скотча с содовой и, усевшись в кресло напротив дивана, прикурил сигарету.
– Ричард, дом я купил пять лет назад и два года потратил на то, чтобы привести его в порядок. На месте озера было затхлое болото с комарами. А теперь мой приятель, который в недвижимости разбирается, уверяет, что стоимость особняка удвоилась.
– Ничего себе, – сказал я.
– Я потом вам библиотеку покажу, на втором этаже. Вот ею я больше всего горжусь, все остальное – пустяки. Надеюсь, вы ко мне еще придете. Я иногда устраиваю субботние вечеринки – ничего особенного, так, посиделки с друзьями и коллегами. Ну и в последнюю пятницу месяца играю в покер с приятелями – по маленькой, так что вам разорение не грозит.
С полчаса прошло в непринужденной беседе, и к тому времени, как мы сели ужинать (Видер приготовил спагетти-болоньезе, по рецепту итальянского коллеги), все мое смущение исчезло, – казалось, мы уже давно знакомы.
Лора почти не принимала участия в разговоре: она подавала еду, а после ужина убрала со стола и загрузила посудомойку. К Видеру она обращалась запросто, по имени – Джо. Видно было, что в роли хозяйки она выступает не в первый раз. Тем временем профессор разглагольствовал на всевозможные темы, куря одну сигарету за другой и сопровождая свои речи убедительными жестами.
Я на минуту задумался о характере отношений, связывающих Лору с Видером, но в конце концов сказал себе, что это не мое дело – в то время я и не предполагал, что их близость не просто дружеская.
Видер похвалил принесенное нами вино и начал подробный рассказ о французских виноградниках и правилах сервировки вина в зависимости от сорта винограда. Слова его звучали вполне естественно, не напыщенно. Потом он сказал, что в молодости несколько лет жил в Париже, изучал психиатрию в Сорбонне, получил там степень магистра, а потом переехал в Англию, где защитил докторскую диссертацию и опубликовал свою первую книгу.
Немного погодя он вышел из-за стола, принес откуда-то из глубин дома еще одну бутылку французского вина, и мы распили ее вдвоем. Свой первый бокал Лора так и не допила, объяснив профессору, что она за рулем. Она слушала наши разговоры и смотрела на нас благосклонным взглядом, как нянька, довольная тем, что ее подопечные не дерутся и не ломают игрушки.
Помнится, беседа с профессором была весьма хаотичной. Он говорил много, с ловкостью фокусника менял тему и высказывал мнение обо всем – от матчей «Нью-Йорк джайентс» до русской литературы девятнадцатого века. По правде сказать, его эрудиция меня изумила – видно было, что он много читал и что с возрастом не утратил интеллектуального любопытства (для юноши, которому недавно исполнилось двадцать, пятидесятилетний мужчина представлялся стариком). Однако в то же время складывалось впечатление, что он, как добросовестный миссионер, взвалил на себя нелегкую задачу обучения аборигенов, хотя и не был высокого мнения об умственных способностях своих подопечных. Он словно бы вел дискуссию Сократовым методом, но прежде, чем я успевал ответить на вопрос, сам давал ответ, а потом приводил встречные доводы, опровергающие все, сказанное ранее.
В сущности, я вспоминаю эту беседу как бесконечный монолог. Спустя пару часов мне почудилось, что Видер не умолкнет даже после того, как мы уйдем.
Телефон в прихожей несколько раз звонил. Видер, извинившись, на звонки отвечал, но разговор прекращал очень быстро, за единственным исключением, когда, понизив голос, чтобы не слышно было в гостиной, что-то долго обсуждал с собеседником – что именно, я не разобрал, но в голосе профессора явственно слышалось раздражение.
В гостиную Видер вернулся весьма недовольным и сердито сказал Лоре:
