Аркадий Стругацкий - Том 11. Неопубликованное. Публицистика

– Надо работать, – решительно сказал Беньковский.

И Северцев и Михаил Петрович серьезно кивнули.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

(Из бумаг покойного Антуана Понтине)

«...Начинается эта странная история.

Он не был дома почти полгода, никто не знал, что с ним, где он. На молоденькую мадам Тайо было жалко смотреть – она так любила мужа, да и было за что его любить: самый красивый мужчина в Дао-Рао, храбрец, силач, да еще и весельчак, каких мало...

Это была очень тихая и ясная ночь. Все уже спали – все поселение, – только плескалась вода у причалов и хохотали гиены в саванне. Никто не видел лодки, которая привезла Якомино Тайо: время было тихое, теллаков отогнали в глубь страны, и сторожа на пристани мирно спали, не выпуская изо рта тлеющих сигареток, пока им не обжигало губы. Тогда они просыпались, прислушивались, закуривали новую сигарету, устраивались поудобнее и засыпали вновь.

Никто не видел лодки, которая привезла Якомино Тайо в Дао-Рао, но когда луна поднялась над саванной, он уже открывал калитку своего дома – тяжелый, усталый, запыленный. Мадам Прискита услыхала только, как хлопнула дверь внизу, как заскрипели старые ступени под грузными шагами, увидела, как задрожали и наклонились огоньки свечей на столе. Она узнала эти шаги и тихое звяканье шпор, но не успела даже подняться, как он вошел в комнату, сгибаясь в низких дверях; вошел и встал у порога, медленно стягивая с большой головы широкополую шляпу с потускневшим золотым шитьем...

Он был очень, очень утомлен – лицо его потемнело от загара и пыли, тонкий полузаживший шрам тянулся, пересекая лоб, исчезал в грязных спутанных волосах. Что-то новое, необычно беспокойное проглядывало в каждом его движении – в бегающих, красных от бессонницы глазах, в странной безразличной улыбке, в том, как он замолкал, прерывая себя на полуслове. Мадам Прискита согрела ему ужин, помогла умыться, дала ему чистое белье – он попросил ее об этом («не надо будить слуг»), да она и сама хотела быть одна со своей радостью. Говорил он немного и неохотно, ел без аппетита, много и жадно пил. Ухаживая за ним, она весело вполголоса болтала, рассказывая все последние события маленького города, и то ласково прижималась щекой к его тяжелому плечу, то тихонько целовала смуглую большую руку – тогда он отрывался от еды и, повернув к ней темное обветренное лицо, утомленно улыбался. Казалось, он все время прислушивается к чему-то очень далекому или чего-то ждет; два раза он вздрогнул так сильно, что зазвенели стаканы на столе, а поужинав, неожиданно встал, перебив ее на полуслове, подошел к широко открытому окну и долго вглядывался в голубую ночь, полную теней и прохладного ветра. Потом крепко запер ставни и обнял жену, которая, чувствуя что-то неладное, подошла и прижалась к нему.

– Что с тобой, Якомино? Ты ждешь плохих вестей? – тихонько спросила она его. В ответ он прижался губами к ее губам, и они долго стояли так во тьме, и дыхания их не было слышно в комнатке, слабо освещенной желтым мерцанием свечей.

Потом он пошел спать, попросив ее разобрать письма, лежащие в его сумке. Они будут нужны ему завтра рано утром, пусть она прочтет их все и ответит на те, на которые сможет. Он очень устал и не в состоянии сейчас сам сделать это. Он приляжет и будет дремать и ждать ее – там не очень много работы, часа на два, не больше. Он очень любил ее и страшно соскучился по ней, и он расскажет, почему от него не было писем так долго и будет просить ее прощения.

– Сегодня пятнадцатое? – спросил он, оборачиваясь, уже по пути в спальню. – Шестнадцатое? Ты уверена?

Она слышала, как он тяжело опустился на постель и уронил на пол башмаки. Писем было действительно немного, и она сделала уже половину дела, когда в спальне послышался шорох, и Якомино окликнул ее:

– Малютка, так ты совершенно уверена, что сегодня шестнадцатое?

Она сказала «да» и, читая очередное письмо, услыхала, как он встал с кровати и прошелся по комнате. Потом послышался щелчок, напомнивший ей те времена, когда, жутко полыхая, горела саванна и красные свирепые теллаки штурмовали маленький городок у реки, – в соседней комнате взвели курок. Она вздрогнула, но Якомино сказал негромко:

– Не бойся, девочка, что-то не спится, и я принялся чистить Старого Тома... Просто от скуки...

В его голосе слышалась улыбка, и мадам Тайо успокоилась и сама улыбнулась, услыхав давно забытую кличку. Старый Том – так звали большой пистолет Якомино, из которого он мог на полном скаку попасть в доллар, подброшенный в воздух...

Свечи почти догорели, и мадам Прискита читала последнее письмо, когда в спальне что-то громко стукнуло, упав на пол. Женщина подняла голову и прислушалась. Было очень тихо, только трещали цикады в саванне, и она торопливо дочитала письмо, сделала пару пометок и на цыпочках прошла в соседнюю комнату. Там было совсем темно – Якомино опустил шторы и закрыл ставни, – догадалась она. Пришлось вернуться за свечами, три уже погасли, одна – только что, дымок еще струился, распространяя запах воска.

Молодая женщина, аккуратно сложив письма, вошла в спальню – и тотчас по сумрачным стенам, по низкому тростниковому потолку забегали широкие тени, слабо блеснуло зеркало в углу на столе.

Якомино спал, полузакрытый тонким одеялом, уткнувшись лицом в подушку; его могучие плечи были неподвижны, одна рука свешивалась, почти доставая до полу – смуглая мускулистая с тонкой – знала мадам Тайо – нежной кожей, которая так сладко ласкает целующие губы. Женщина наклонилась, подняла с пола упавший пистолет, положила его на стол и сама села перед зеркалом, поставив рядом подсвечник. Ей было обидно, немножко обидно, чуть-чуть... Мог бы и подождать ее... Ведь не виделись полгода. Она страшно соскучилась... Нет-нет, какая она гадкая – он так устал, утомлен, чем-то удручен... Пусть, пусть спит, ласковый, любимый... Часы негромко отзвенели полночь...

Ей не спалось. Пробило полчаса после полуночи, потом час... Как тихо спит Якомино... Страшно устал, бедняжка... Ужасная все-таки должность – круглые сутки в седле или за веслами... Кругом степь, пыль, солнце беспощадное... Или болота – топь, кайманы ревут по ночам, как быки... змеи... москиты. Она повернулась тихонько на другой бок, стараясь не побеспокоить мужа. Обидно все-таки немножко – заснул, не подождал... А завтра – опять прочь из дому на месяц, на два... Цикады поют в саванне... Тихая ночь... тихая... Спать... Завтра раньше встать... завтрак Якомино...

Она дремлет и чувствует, как ее обнимают знакомые сильные руки. Дыхание на лице... Ласковые губы... Она отвечает на поцелуй, не в силах шевельнуться, не в силах открыть глаза... Влажные холодные губы скользят по ее лицу, шее, груди... Странно – такая жаркая ночь, а руки так холодны... Ты замерз, любимый мой? Как ласковы прохладные губы на груди... Сладкая, невыносимая истома охватывает мадам Тайо... Она шепчет что-то торопливо и бессвязно... Медленным тающим звоном уплывает сознание... Три негромких удара... Три часа пополуночи... В саванне, залитой лунным сиянием, кричат и кричат неутомимые цикады...