Брайан Олдисс - На белой полосе

Миссис Вархун увидела на их лицах сардонические усмешки, такие же как та, что периодически появлялась на лице мистера Вархуна. Как откровение, она вдруг увидела, как глубоко ненавидит это обезьянье мужское превосходство, и память о нежной, благородной статуе с Песталоцци укрепила ее в своей ненависти.

- Вы все одинаковы, мужчины! - закричала она. - Вы оторвались от реальной жизни так, как ни одна женщина не смогла бы оторваться. Хорошо ли, плохо ли, но мы - плотоядные животные, и всегда ими были. Мясо животных не ядовито - если вы почувствовали себя плохо, съев его, это ваш ум отравляет вас. А экскременты - неужели вы не понимаете, что для наших бедных пленников это символ плодородия и что испражнениями они торжественно возвращают земле взятые у нее и использованные минеральные соли. Боже мой, что же здесь такого отвратительного? Неужели это омерзительнее земных религий, занимающихся человеческими жертвоприношениями выдуманным идолам? Проблема нашей культуры в том, что она основана на страхе перед грязью, ядом, экскрементами. Вы думаете, что экскременты - это плохо, но гораздо ужаснее ваш страх перед ними!

Она бросила сигару и загасила ее каблуком, как бы снимая маску искусственности. Латтимор приподнял бровь.

- Что с тобой, Хилари? Никто не боится этих вещей. Нам они просто надоели. Как ты говоришь, это отходы. Хорошо - и поступай с ними, как с отходами, не надо вставать на колени перед ними. Неудивительно, что эти чертовы риномэны не сдвинулись с места, раз вся их жизнь посвящена преклонению перед собственными экскрементами.

- Кстати, - вставил разумный Квилтер, привыкший к непоследовательному поведению женщин, - наши парни возражают не против того, чтобы выгребать это лопатами. Им не нравится работа без дополнительной платы.

- Но вы оба совершенно не понимаете, что я имею в виду, - с жаром произнесла миссис Вархун, запуская в волосы свои хорошенькие пальчики.

- Хватит, Хилари, - резко сказал Латтимор. - Кончай этот приступ увлечения натурализмом.

На следующий день отремонтированный «Ганзас» покинул запретную планету вместе со всем своим грузом живых организмов, их страхами и надеждами, успехами и неудачами, и взял транспонентальный й трансцендентальный курс на планету Земля.

Глава 14

Старик Альмер все еще не мог до конца проснуться. Он с силой сопротивлялся попыткам Снок-Снока Карна поднять его, пока молодой утод не приподнял его своими четырьмя ногами и не потряс.

- Ты должен полностью проснуться, мой. дорогой мэнлег. Возьми костыли и подойди к двери.

- Мои старые кости не гнутся,- Снок-Снок. И это мне даже нравится, покуда я могу спокойно лежать в горизонтальном положении.

- Ты готовишься к стадии кариона, - сказал утод. С годами он научился пользоваться только дыхательным и звуковым горлами, так, что они с Эйнсоном могли поддерживать беседу. - Когда ты вступишь в карион, мы с матерью посадим тебя под ампами, и в следующий свой цикл ты станешь утодом.

- Большое спасибо, но ведь ты не для этого разбудил меня. Что случилось? Что тебя беспокоит?

Даже через сорок лет общения с Эйнсоном Снок-Снок не понимал значения этой фразы и потому пропускал ее мимо ушей.

- Сюда идут мэнлеги. Я видел, как они пробирались на своих четырехколесных круглых существах к нашей навозной куче.

Эйнсон пристегнул ножные помочи.

- Люди? Я не верю в это, после стольких лет… Подхватив костыли, он спустился по коридору к выходу.

Со всех сторон его окружали двери, которые уже столько времени никто не открывал и которые хранили оружие и амуницию, записывающую аппаратуру и сгнившие запасы.

Они интересовали его не больше, чем автоматический пост наблюдений, давным-давно снесенный могущественными дапдрофскими штормами и гравитационными толчками.

Гроги устремились вперед Снок-Снока и Эйнсона и плюхнулись в навозную кучу, в которой нежилась Квекво. Снок-Снок и Эйнсон в нерешительности остановились в дверном проеме, выглядывая через проволоку. К воротам подскочил четырехколесный вездеход.

«После сорока лет, - думал Эйнсон, - сорока лет мира и спокойствия, хотя не все они были так уж благополучны, им потребовалось явиться и потревожить меня!

Они могли бы дать мне умереть спокойно. Я смог бы это сделать еще до начала следующего эсоуда и не возражал бы, чтобы меня похоронили под амповыми деревьями».

Он свистнул своему грогу и остался ждать на месте.

Из вездехода выпрыгнули три человека.

Повинуясь подсознательной мысли, Эйнсон вернулся в коридор и толкнул дверь в небольшую оружейную комнату, привыкая к свету. Повсюду лежал толстый слой пыли. Он открыл металлическую коробку и вынул винтовку, поблескивавшую матовым светом; но где же была амуниция?

Он с отвращением оглядел окружавший его беспорядок, бросил оружие на грязный пол и, шаркая, вернулся в коридор. Он слишком долго наслаждался на Дапдрофе покоем, чтобы теперь стрелять из ружья.

Один из людей, высадившихся из вездехода, был уже почти у входной двери. Двух других он оставил у входа в форт.

Эйнсон дрогнул. Как он обращался к себе подобным? К этому парню не так-то просто обратиться. Хотя, вероятно, он был чуть старше Эйнсона, его не коснулись сорок лет утроенной гравитации. Он был одет в форму, - безусловно, служба поддерживала его тело в хорошем состоянии, что бы там ни было с разумом. Его лицо имело такое откормленное и в то же время ханжеское выражение, как будто он только что отобедал вместе с епископом.

- Вы - Самюэль Мелмус с «Ганзаса»? - спросил солдат, принимая нейтральную позу на укрепленных против гравитации ногах, заслоняя собой дверь. Его вид изумил Эйнсона: две одетые конечности выглядят странно, если ты к этому не привык.

- Мелмус? - спросил солдат.

Эйнсон не понимал, что тот имел в виду, он не мог подобрать подходящий ответ.

- Ну, ну, ведь ты же - Мелмус с «Ганзаса», не так ли?

Слова опять повисли в воздухе.

- Он ошибся, - решил Снок-Снок, ближе подходя к незнакомцу.

Ты не мог бы приказать своим животным не выходить из лужи? Ты - Мелмус, я узнаю тебя. Почему ты мне не отвечаешь?

В мозгу Эйнсона зашевелились обрывки старых фраз.

- Похоже на дождь, - сказал он.

- Ты можешь говорить! Боюсь, тебе пришлось слишком долго ждать освобождения. Как ты, Мелмус? Ты не помнишь меня?

Эйнсон безнадежно уставился на фигуру военного. Он никого не мог вспомнить с Земли, кроме своего отца.

- Я боюсь… Прошло столько времени… Я был один.

- Сорок один год. Меня зовут Квилтер, Хэнк Квилтер, капитан межзвездного корабля «Хайтейл»… Квилтер. Ты помнишь меня?

- Прошло столько времени.