Анатолий Маркуша - Приключения капитана Робино

— Надо вывесить объявление: «ПЛАТА ЗА ПОСМОТРЕТЬ — ДВЕ ПУСТЫХ БУТЫЛКИ». И не сойти мне с этого места, натащат столько — еще и на гараж хватит.

Мой начальник, думаю, был не в особенном восторге от такой популярности, правда, ворчал довольно миролюбиво:

— Твоей великой стройки нам не хватало.

Но строительству не препятствовал. Кто и где его инструктировал, как следует обращаться с моей персоной, не знаю, но в одном не сомневаюсь — к той инстанции, которая могла оказывать на него влияние, старый пилотяга особого почтения не испытывал. Опасался — наверняка, но не более того. Он был летчиком добротной закваски, крепкой выучки, за его плечами был опыт, поэтому он просто не мог не испытывать аллергии ко всякого рода теневым, как теперь принято говорить, структурам. Летчик его биографии, если только он жив — солдат свободы и правды.

А.М.: Сколь основательным человеком был Автор я понял, когда, спустя время, увидел в его самодельном домике целую библиотеку строительной литературы. Он всерьез изучал технологию, интересовался материаловедением и радовался всякому источнику, содержавшему хоть какие-то сведения о стекле. При этом он, не делая себе никакой скидки, продолжал летать с полной отдачей, не допуская ни малейшей поблажки.

АВТОР: Тот грустный полет начался, казалось бы, самым обычным образом. Курсант был представлен мне на отчисление. Командир звена докладывал:

— В полете, особенно на посадке перенапряжен, в результате выравнивает то высоко, то низко, словом, я бы так сказал: сколь ни вози его — не в коня корм.

Командира звена, что так нелестно характеризовал курсанта, подчиненного ему непосредственно, я недолюбливал. Сам он летал вполне нормально, ничего не скажу, но гонорист был и подозреваю, ребятишек своих ругал сверх всякой меры. Когда-то такой стиль считался естественным: хочешь летать — терпи! И меня в аэроклубе инструктор материл почем зря. Но были за командиром звена и другие провинности. Предрасположение к нарушению «Наставления по производству полетов» отмечалось в служебном характеристике, замечалась грубость в обращении с коллегами, противопоставление себя коллективу. Такие подробности переходили из аттестации в аттестацию.

А дальше события развивались так.

Подходит ко мне курсант, назначенный на отчисление, докладывает бедолага, вижу у самого ручонки дрожат.

— Сперва вот что, — говорю ему: — сожми-ка мою руку, да покрепче.

Парень смотрит, как баран на новые ворота, явно не поймет, чего я от него хочу, робко так берет протянутую руку и осторожно пожимает.

— Не-е-ет, милый, так не годится, давай жми по-настоящему, ты же мужик, а не барышня. И не бойся.

— А вы не обидетесь? — спрашивает мальчишка, и всматривается мне в лицо, старается понять — для чего это начлет такие фокусы выдумал?

— Давай, давай, — стараюсь подбодрить парня, — хорошо, включай форсаж. Ну!

Лапища у него, оказывается, вполне медвежья.

— Молодец. Нормально. Тебя как зовут.

— Курсант Квашин.

— Зовут, как по имени тебя зовут? Дома, например…

— Миша.

— Всё отлично, Миша. Теперь запомни: самолетную ручку так жать не надо, машине будет больно. Понял? Самолетную ручку держи как ложку, крепко, но не души ее. Сейчас мы выполним два полета по кругу. Я ничего не делаю! Всё — сам. Понял? Главное, не торопись, спокойно выполняй, как тебя учили. Готов?

И мы полетели.

На первом же круге, минут через пять, я понял — инструктор замордовал Мишу бесконечными замечаниями, дерганиями управления, наверняка и лексиконом своим замучил. У парня было умное лицо, внимательные глаза, такой пацан обязательно должен был поддаваться обучению. На своем веку я перевидал всяких инструкторов, перебывал в разных руках — ругать ученика, вообще говоря, не запрещается, иногда бывает даже полезно, но хвалить, замечать пусть самый маленький успех — необходимо! Даже самое сдержанное одобрение инструктора — мощный стимулятор. На втором круге я принял решение — садимся, спрашиваю Мишу: «Готов сам слетать?» Если скажет, что готов, тут же и выпущу. После второго полета Миша, как полагается, доложил:

— Товарищ командир, курсант Квашин выполнил два контрольных полета по кругу, разрешите получать замечания.

— Нормально, Миша, — сказал я, — особых замечаний нет, третий разворот надо начинать чуть раньше. Отдохни малость и, если считаешь, что готов к самостоятельному полету, выпущу.

— Я не устал, товарищ командир… — и надо было видеть его лицо, когда он понял, что я его не забодал, не отчисляю.

Первый самостоятельный полет Квашин выполнил вполне удовлетворительно, самую малость ошибся в расчете и приземлился с перелетом посадочного «Т» метров на тридцать, но я не стал ему выговаривать, махнул рукой: давай, мол, еще полетик.

И тут-то случилось: между вторым и третьим разворотом машина, вроде бы ни с того, ни с сего, опустила нос и стала резко снижаться. Все, кто наблюдал за полетом с земли, замерли, когда Миша скрылся за лесочком и… ни дыма, ни огня. Гнетущая тишина.

Не раздумывая, я вскочил в первый стоявший на старте самолет и взлетел. С высоты в двести метров увидел: Мишина машина стоит на крошечной полянке. Вроде не побита, а если и повреждена, то незначительно. Снижаюсь, прохожу бреющим над местом посадки, вижу: Миша стоит у плоскости и машет мне обеими руками. Выходит — парень жив, цел!

Вынужденные посадки в авиации не очень часто, но иногда все же случаются, так почему же я назвал тот полет грустным? Когда мы во всем разобрались и выяснили — вынужденная произошла из-за отказа небрежно отремонтированного двигателя — у мотора сорвало головку цилиндра, начальник аэроклуба объявил летчику благодарность. Он действовал безукоризненно — своевременно выключил зажигание, перекрыл пожарный кран, сумел приземлиться на малюсенькой площадке. Чего же боле? Естественно, разговор об отчислении иссяк сам собой.

Но… командир звена, что посчитал Квашина безнадежным, явился ко мне с претензиями. Во-первых, он решил, по собственному его выражению, что я выпустил Квашина самостоятельно ему, командиру звена, назло. Во-вторых, вроде бы я своими действиями подорвал авторитет инструктора. В-третьих, если бы на той машине полетел он, а не Миша, как предполагалось по плановой таблице, никакой бы внеаэродромной посадки не произошло, он лично вполне бы сумел спланировать налетное поле… Мне надоело его слушать и я сказал:

— Если бы твоей бабушке колеса, была бы она велосипедом.

Он среагировал неожиданно:

— Будь бы вы не французом Робино, а обыкновенным Рабиновичем, так я бы вам объяснил кое-что…