Самуил Лурье - Полдень XXI век, 2012 № 10

Пришедший махнул рукой в сторону города, за реку.

— Новость-то слыхал? Про пожар. Молния в библиотеку попала. Горела ровно сорок минут. Слышь, дед, анекдот. Приехала городская команда, так сначала у них поломалась помпа, а потом оказалось, что пожарные рукава дырявые. Пока те чесались, она вся и сгорела. Понятно, книжки, бумага. Хорошо горит.

— Я спать собрался, давай. — Седой отобрал косу и поправил тряпку, которой было обмотано лезвие.

— Ладно, твое дело такое, спи. Я через твой огород, чтобы не обходить. — Сосед опять засвистел и на ходу сорвал белый венчик ромашки.

— Кусты не помни, — крикнул он соседу вдогонку. — Дороги ему мало.

— Не помну, дед, не зуди. — Сосед обернулся, не останавливаясь. — Ну ты и злой. Почему, спрашивается? — Он опять засвистел, замолк и сказал со смехом: — Бабы у тебя нет, вот почему.

Седой с минуту смотрел ему вслед, в руке сжимая косу, затем развязал тряпицу и пальцем потрогал лезвие. Оно было наточено остро и отливало голубоватым светом. Седой покачал головой, с чего бы это сосед так постарался. Подобного за ним не водилось. Хотя, с паршивой овцы.

Додумать он не успел. В темноте близ яблонь засветились бледные пятна. Опять глаза. Серому хватало и голоса.

— Гостя проводили, теперь можно приниматься за дело. Пойдем. — Седой удивленно посмотрел на то место, из которого звучал голос. — Пойдем, отсюда недалеко. Я скажу, как идти. Сначала выходи на дорогу.

Глаза в яблоневой тени погасли. Теплая пыль дороги закружилась маленьким вихрем. Седой в руке повертел косу, не зная, что с нею делать, потом махнул на косу рукой и отбросил подальше к грядкам, где лежало сброшенное железо.

Он шел и чувствовал себя подконвойной вонючей рванью, которой столько в жизни перевидал, что казалась она ему длинной серой рекой, волнами откатывающей к востоку. Ни лица у реки не было, ни имени, и вместо голоса долетало из-под спекшейся корки лет безъязыкое коровье мычание, как будто где-то плачут глухонемые.

Седой обогнул заборы, свернул на тропу к реке, а его невидимый поводырь зыбкими воздушными знаками указывал ему направление.

За лесом он услышал дорогу, на шоссе шуму прибавилось, гроза нехотя отступала, и из города потянулись машины. И хотя дело близилось к ночи, показалось Седому, что небо стало светлеть.

Они миновали развалины древней риги, стены потонули в чертополохе и обросли какими-то чудовищно огромными лопухами и крапивой в человеческий рост. Дальше пошли овражки, а ближе к реке под ногами громко и противно захлюпало. Но и ржавую болотину, подсохшую из-за летней жары, они скоро оставили позади, и ноги Седого остудили холодные заросли купыря, ударившие в нос сладким запахом меда.

От ничейного покосившегося сарая они повернули направо и двигались теперь вдоль реки. Седой хорошо слышал, как за низким густым ольшаником она плескалась негромко и время от времени на воде гулко бухало — это охотилась за мошкарой невидимая крупная рыба.

Седой передвигал ноги, как автомат, ему было все равно куда, он шел, вернее, его вели, и совсем не думал о цели. Мало того, ему просто хотелось идти, идти бесконечно долго, идти бездумно куда ведут, идти, забыв о награде, ожидавшей его в неизвестности.

И вдруг — впереди стена.

— Стой, — услышал он голос. — Пришли.

Седой очнулся и растерянно осмотрелся. Место как место. Пустоватое, голая плешь, окруженная невзрачными деревцами. Почва жирная, вязкая, прикрытая рыжим дерном. Над дерном — ночные бабочки.

— Здесь яма, посмотри, что там на дне.

Седой увидел не яму, а просто прикрытое ветками углубление. Он раскидал ветки, на дне не было ничего. Лишь в прелой сырости, оставшейся после веток, копошилась мелкая насекомая живность.

— Ничего, — сказал он, показывая пустые руки.

— Попробуй чем-нибудь копнуть.

Седой, даже не спрашивая, зачем, поднял острую палку и ковырнул ею землю. Что-то круглое землисто-белого цвета зацепилось за острие. Он поднял предмет над землей. Череп. Это был человеческий череп, острие попало в глазницу. Седой тупо смотрел на находку и ждал приказа из пустоты.

— Не то, попробуй-ка рядом.

Седой хотел стряхнуть череп с палки, но острие вошло глубоко и пришлось ногой упереться в побуревшую лобную кость, чтобы освободить орудие. Череп откатился в сторону и теперь смотрел на Седого пустыми отверстиями глазниц.

Седой ковырнул опять. И еще одна мертвая голова сухо ударилась о деревяшку. Рядом с ней вылезли из черноты бесформенные белесые кости.

— Снова кости. Кости, косточки, черепки. Первый черепок, угадай, чей? Капитана-артиллериста Колбухина. Ты его вряд ли помнишь. Память у тебя — говно. Да и пес с ней, с твоей памятью. У кого она лучше. Брось палку, пойдем, осталось недалеко. И недолго. Недолго тебе осталось, Седой. Я свое слово сдержу. А черепок, пни-ка его подальше, чтобы не скалился на живых и не нагонял скуку.

Наконец они вышли к реке. Берег был сильно загажен, мусорные отвалы подступали к самой воде, и волны слизывали, набегая, ржавчину с покореженной арматуры. В стороне чернел мост. Фонари на том берегу горели уныло и смутно, мишень для летучих существ, населяющих небо полуночи.

— Путешествие подошло к концу. Всё, Седой. Приятно было подышать воздухом напоследок?

Седой неторопливо переминался.

— Твой звездный час наступил. Жалко, что ты безбожник. Можешь мне удивляться, но я, уж какой закоснелый грешник, а в этого старика верю. И даже, знаешь, боюсь. Но, я вижу, моя болтовня тебя сейчас мало интересует. Посмотри, вон у бетонной плиты стоит бочка с водой. Вода, хоть и не первой свежести, но вполне сносная, дождевая. Это для тебя вход.

Плечи у старика передернулись. Он опустил голову и искоса посмотрел на бочку.

— Хочешь надо мной посмеяться? — В голосе Седого отразились одновременно злость, испуг и обыкновенная человеческая брезгливость.

— Не собираюсь я над тобой смеяться. Я над такими, как ты, уже достаточно посмеялся. Ты, что же, Седой, хотел, чтобы была непременно триумфальная арка? Чтобы при входе тебя осыпали цветами или солдаты внутренней службы стояли навытяжку по сторонам? Нет, Седой, такого не жди. У каждого вход свой. Для кого арка, а для тебя эта вот бочка. И никакого унижения здесь нет. Ты.

— Что надо делать? — Седой оставил его фразу недоговоренной.

— Раз я сказал «вход», значит, надо в него войти.

— Мне?

— Не мне же, Седой. Заберись на плиту и — туда.

— В бочку я не полезу. Мы так не договаривались, чтобы в бочку.

Седой нахмурился и отступил на шаг к берегу.