Александр Плонский - Плюс-минус бесконечность (сборник)

— Вы с ума сошли!

— Сошел, конечно, сошел, — успокаивающе проговорил Милютин. — Но все равно, окажите мне эту дружескую услугу. Повторяйте за мной: я — лампочка… по моим жилам течет электрический ток… мне тепло… электроны движутся все быстрее… от меня исходит сияние… оно все ярче и ярче…

Две монашенки шествовали по саду Тюильри. В конце аллеи их внимание привлекли два странных человека. Один — высокий, смуглый, похожий на дьявола. Второй — низенький, полный, с венчиком жидких волос, обрамляющих макушку. Глаза его были закрыты, а вокруг головы, подсвечивая лысину, сиял нимб.

Монашенки замерли, затем, не сговариваясь, рухнули на колени.

— Идите с миром, — сказал человек, похожий на дьявола. — Святой Луи сегодня не принимает. Он занят.

— Возликуем, сестра, — дрожащим голосом произнесла первая монашенка. — Возблагодарим господа, ниспославшего нам чудо.

— Возликуем… — эхом откликнулась вторая.

Оглядываясь и мелко крестясь, они помчались докладывать аббатисе о чуде святого Луи.

Леверрье очнулся.

— Я говорил, что все это ерунда! Надо же было придумать — электрическая лампочка!

— Не все опыты оказываются удачными, — сказал Милютин.

Воскресни из мертвых!

— Как вам это удалось? — спросил Леверрье восхищенно. — Вы превзошли самого себя: Витрувий и Ле Корбюзье словно живые.

— Они и есть живые, — ответил Милютин.

— Не понимаю… Конечно, человек в конце жизни может передать самосознание компьютеру, слиться с ним в общность и тем самым обрести бессмертие. Не биологическое, нет! Так сказать, бессмертие души…

— Скажу по секрету, Луи, — понизил голос Милютин, — вы отстали от жизни. Белок — трудный материал для синтеза, да и элементная база не из лучших. Но за миллион лет мы к ней привыкли. И вот научились-таки ее синтезировать. Так что и биологическое бессмертие…

— Кажется, я уже ничему не удивлюсь, — сказал Леверрье. — И все же это бессмертие для живущих. Витрувий и Ле Корбюзье…

— Давно умерли, хотите вы сказать?

— Да, умерли. И говорить приходится об их воскрешении из мертвых. А это похоже на мистику. Я же не верю ни в библейские легенды, ни в сказки о живой воде!

— Зачем так категорично? Вовсе не обязательно верить. Более того, ни во что нельзя верить слепо. Но допускать возможность самого маловероятного события, лишь бы его вероятность не равнялась нулю, необходимо.

— Значит, все-таки воскрешение из мертвых… Рассказывайте! — потребовал Леверрье.

— Началось с одной из тех фантазий, которые принято называть беспочвенными. Впрочем, осуществимость любой фантазии может в считанные минуты подтвердить или опровергнуть компьютер.

— Так вы оставляете за собой фантазию, а все остальное передаете компьютеру?

— Совершенно верно.

— Но почему не пойти до конца, ведь компьютер тоже способен фантазировать, я имею в виду хотя бы последовательный перебор всевозможных вариантов по критерию…

— Лярбе? — подхватил Милютин. — А вы не так просты, Луи. Отдать фантазию компьютеру. Тогда мне стало бы скучно! К тому же… Хотите парадокс? Именно неограниченность фантазии компьютера мешает ему фантазировать. Он не может остановиться. Чтобы удовлетворить критерию Лярбе, нужно выполнить условие… Помните формулу? В нашем случае стокс под знаком гамбриуса эллиптического в числителе правой части неизбежно стремится к бесконечности. Что это значит?

— Вероятно, что время перебора фантазий также устремляется в бесконечность, — предположил Леверрье не слишком уверенно.

— Вот именно! — обрадовался Милютин. — Таким образом, условие не выполняется и, заметьте, при любом реальном быстродействии компьютера.

— А если ввести ограничения?

— Кто их сформулирует?

— Хотя бы сам компьютер.

— К счастью, на Земле существует человеко-машинное общество, а не машинно-человеческое, — жестко сказал Милютин. — Порядок слов играет здесь решающую роль.

— Значит, сформулировать ограничения должен человек?

— Как раз этим я и занимаюсь. Минус моего мозга — ограниченность фантазии. Минус компьютера — ее неограниченность. Минус на минус, как всегда, дает плюс.

— Игра слов, — вырвалось у Леверрье.

— Возможно, вы и правы. Но ведь теория игр по-прежнему важнейший раздел математики.

— Ох, Милютин, с вами бесполезно спорить — уходите в сторону. Расскажите лучше толком, как вам удалось воскресить Витрувия и Ле Корбюзье?

— Вы будете разочарованы, Луи. Все очень просто. Конечно, я давно подумывал о реконструкции личности. Даже подкидывал кое-что компьютеру… Но не получалось, пока я не вспомнил Герасимова…

— Постойте… Это кинорежиссер или живописец?

— Нет, я имел в виду антрополога Герасимова, разработавшего метод восстановления лица по черепу. Ему удалось создать очень точные скульптурные портреты многих исторических деятелей — Ивана Грозного, Тимура, Улугбека… И вот я задумался: творческая личность оставляет после себя книги, статьи, мемуары. Добавим воспоминания современников, документы. Нельзя ли, приняв все это за исходные данные, восстановить саму личность? Словом, я пошел по стопам Герасимова, о результатах же судите сами.

— А насколько верна подобная… реконструкция?

— Работы Герасимова также воспринимали с недоверием. Но контрольные тесты дали отличную сходимость!

— Послушайте, Милютин, правота Герасимова еще не означает…

— Моей правоты? Верно. Поэтому я тоже провел контрольный тест.

— На ком?

— На себе.

— Как? — вскрикнул Леверрье. — Вы решились восстановить… нет, продублировать собственную личность? И где же этот… человек?

— Перед вами.

— А тот… первый… настоящий? Ох, простите, что я говорю…

— Видите ли, два Милютина — слишком много. Мы бы мешали друг другу, занимаясь одним и тем же, и рано или поздно стали бы врагами. Таковы индивидуалисты…

— И кто же из вас принял решение?

— Да уж, конечно, не я, а Милютин-1. Впрочем, какая разница! Сейчас мне кажется, что его вовсе не существовало. Был и остаюсь — я.

— Вы отчаянный человек, Милютин…

— И бог, и дьявол в совмещенной проекции, как вы однажды отозвались обо мне? Ну, полно, я не обижаюсь… Да, мне было страшно. По-настоящему страшно, а я ведь не трус, вы знаете. И все же… Вот в давние времена исследователи не останавливались перед тем, чтобы привить себе чуму — это, вероятно, пострашнее!

Леверрье овладел собой.