Спартак Ахметов - Алмаз «Шах» (сборник)

— Весьма четко и достоверно. А что скажет президент Рысьеглазых?

Маркиз порывисто схватил инструмент. Через минуту его восхищенные возгласы разнеслись по саду.

— Поразительно! Непостижимо! Ваша милость, — обернул он к Галилею сияющее лицо, — позвольте выразить свое восхищение. Вы удлинили человеческие глаза. Ваш прибор позволяет смотреть так далеко… — Федерико вдруг застыл, пораженный, словно молнией, яркой мыслью. — Телескоп! Вот как его следует называть — телескоп!

— Телескоп? — Галилей сощурился, будто пробовал новое слово на вкус. Почесал родинку у глаза. — Хорошо! Вполне соответствует назначению прибора.

— Не угодно ли взглянуть в телескоп? — с поклоном обратился маркиз к тосканскому послу.

Инструмент переходил из рук в руки. Синьоры рассматривали Рим, пытались отыскать собственные дома. Громко выражали одобрение. Наконец телескопом завладел профессор Лагалла. Недоверчиво бормоча, он сначала рассмотрел близкий Мульвиев мост, потом поднял трубу выше.

— Взгляните на Колизей, — вежливо посоветовал Галилей. — Может быть, вы увидите две колонны вместо одной. Или заприметите несуществующих химер…

Лагалла неохотно расстался с инструментом. Лицо его было красным.

— Должен признать, — с трудом выдавил он, — что земные объекты не искажаются.

Галилей низко поклонился. «Этот перипатетик умеет проигрывать, подумал он, тая в усах усмешку. — Посмотрим, что он скажет, увидев рога Венеры или спутников Юпитера».

— Синьоры! — весело сказал Федерико. — Скоро зайдет солнце, мы сможем полюбоваться звездами. А пока прошу вас в зал, чтобы поднять бокалы за чудесный телескоп.

Гости во главе с хозяином и кардиналом неторопливо покидали террасу. Галилей торжественно продекламировал:

Вступая в знак Овна, вздымаясь к славе,о Солнце, ты субстанция живая,ты оживляешь заспанных, ленивых,величишь всех и всех зовешь на праздник!

— Стихи ваши? — повернул могучий торс Барберини.

Галилей поймал удивленный взгляд Лагаллы и осекся. Стихи принадлежали Томмазо Кампанелле. Дальше шли рискованные строки:

Тебя я чту всех остальных ревнивей,так почему дрожу в промозглой яме?К тебе льнут недруги мои на воле,к теплу и свету. Им живется краше.Но я и в этом склепе не угасну,когда со мной твой светоносный титул!

— Стихи мои, — поспешно сказал Галилей.

— Мы наслышаны о вас как о незаурядном поэте и музыканте, — кивнул тяжелой головой кардинал.

Профессор Лагалла промолчал.

Ужин удался. Ели нежное фазанье мясо, пили тонкие вина. Несмотря на весну, стол изобиловал зеленью. Говорили тоже много. Профессора Римского университета склонялись к мысли, что телескоп будет неоценим в военном и морском делах. Возможность детально разглядеть приближающиеся корабли или боевые порядки противника на расстоянии десятков миль даст военное преимущество. Телескоп — незримый лазутчик в стане врага. Кардинал благосклонно кивал.

Галилей был весел и возбужден. Рыжая борода победно топорщилась, с лица не сходила улыбка. Он не чувствовал боли в суставах, но мысль об осторожности сидела в нем, как гвоздь в сапоге. Он соглашался с профессорами, но полагал, что у телескопа значительно большие возможности, чем представляется на первый взгляд. Телескоп поможет сделать много новых открытий. Кстати заговорили о галилеевских анаграммах, в которых он зашифровал небесные наблюдения. Лагалла сказал по этому поводу сомнительный комплимент. Он восхитился латинской фразой «Haec immatura a me iam frustra leguntur О.Y.»,[22] которая при перестановке букв неожиданно превращается в другую фразу — «Cynthiae figuras aemulatur mater amorum».[23] Лагалла сказал, что Галилей подлинно ученый, ибо требуются огромная изобретательность и терпение, чтобы перелить одну фразу в другую. Хотя, конечно, наличие фаз у Венеры весьма и весьма сомнительно…

Федерико несколько раз выбегал на террасу. Наконец сообщил, что самые яркие звезды уже видны. Галилей поднялся, сказал весело:

— Последний бокал я хочу выпить за гостеприимного хозяина. Пятнадцать веков назад славный Марциал написал:

Это щедрое поместье близ РимаУкрашает хозяин. Ты как дома:Так он искренен, так он хлебосолен,Так радушно гостей он принимает,Точно сам Алкиной благочестивый!

Все захлопали в ладоши.

На террасе было прохладно и тихо. Запах цветущего миндаля усилился. Белый туман закрыл священный Тибр и, постепенно разрежаясь до сизой дымки, распространился на весь город. Шумные кварталы, соборы и палаццо смазались в одно темное пятно, в котором тускло мерцали редкие огоньки. Зато небо сияло яркими крупными звездами, которые, казалось, чуть слышно звенели, словно маленькие лютни. В звездном хоре громче всех вела свою мелодию мать любви Венера.

Галилей вынес в сад витую подставку, сделанную в его мастерской, прикрепил телескоп. Уверенным движением навел трубу на Венеру, отрегулировал резкость. И мать любви перестала быть круглой, изогнулась тонким серпом выпуклостью влево. Цвет серпа казался слегка красноватым.

— Прошу вас, синьоры, — с поклоном пригласил Галилео.

Один за другим к окуляру приникали кардинал, тосканский посол, профессора и богословы. Отец Клавий сначала зажмурился, потом быстро открыл один глаз и ткнулся в трубу. Когда оглянулся, лицо его сияло не хуже Луны.

— Без сомнения, серп! — воскликнул он. — Воистину, ваша милость, вы заслуживаете великой похвалы, ибо вы первый, кто это наблюдал.

Галилей молча кивнул. Он следил за Лагаллой, который дольше других задержался у телескопа.

— Никакого серпа не вижу, — решительно сказал профессор. — Вижу крест, причем вертикальная балка красноватая, а горизонтальная имеет голубой оттенок. Это лишний раз подтверждает мои слова о том, что линзы значительно искажают далекие светящиеся объекты. Одни видят серп, другие диск. Я вижу крест!

Галилей на секунду растерялся. Судя по голосу, профессор не лгал. В чем дело? Телескоп исправен… Значит, не в порядке глаза Лагаллы!

— Позвольте спросить, ваша милость, вы пользуетесь очками?

— У меня сильная близорукость! — погордился Лагалла.

— Все понятно. Телескоп настроен не по вашим глазам. — Галилей чуть-чуть вдвинул трубку с линзой. — Смотрите.