Генри Каттнер - За земными вратами

Величественным шагом он подошел к Земным Вратам. Оттуда доносился шум уличного движения, отблески огней играли на лице Иерарха. Он не вздрогнул, не оглянулся. Он поднял руку в прощальном жесте и ступил за порог.

Последним звуком, который он услышал, был, должно быть, рев толпы, прогоняющей его из Малеско в Рай.

Толпа не могла увидеть того, что видели стоящие на помосте. Иерарх хорошо продумал и это. Он не хотел, что бы кто-то, кроме жрецов, увидел ловушку, которую он приготовил нам с Лорной. Нам не суждено было живыми вернуться в Нью-Йорк, он опасался, что мы откроем путь для новых ангелов из Рая. У него было с этим уже достаточно проблем. Поэтому Земные Врата были отрегулированы так, чтобы ни один живой человек не смог пройти между мирами.

Когда он коснулся поверхности экрана, тот озарился ярко-золотой вспышкой. Она была ослепительна. Стоящие в зале видели только верхнюю часть этой вспышки, но мне была видна вся фигура в сверкающих одеждах, остановившаяся на мгновение между двумя мирами, в знакомой мне звенящей пустоте. Он стоял на поперечине алхимической буквы «А».

Вдруг вокруг него вспыхнуло пламя.

Я увидел, как золоченые одежды занялись разноцветными языками пламени, видел, как вспыхнули его волосы и пламя объяло их, как корона. Но когда огонь охватил всего этого человека, сияние многократно усилилось, и Иерарх исчез в этой ослепительной вспышке, на которую невозможно было смотреть.

Я закрыл глаза, но перед глазами все еще стояли контуры этого человека на фоне яркого пламени, уничтожившего его. Я думаю, что Иерарх был испепелен раньше, чем этот образ стерся в моем сознании.

А вскоре мы очутились с Лорной Максвелл на углу Пятой авеню и Сорок второй улицы в три часа ночи, одетые в фантастические наряды. Громыхающие автобусы и каменные львы показались нам значительно менее реальными, чем тот мир, который мы только что покинули.

Размышляя об этом, следует отдавать себе отчет в том, что многие клише являются самодовлеющими. При некоторой ситуации и определенном воздействии следует ожидать некоего результата, заранее банального, потому что он — более или менее неизбежен. В Малеско еще не начало светать, когда мы, закончив с нашим собственным клише, закруглились с этой церемонией, отбыв с помпой сквозь Земные Врата назад в Рай.

Конечно, перед отправкой я мог бы выступить с речью. Я мог бы сказать: «Нет смысла устраивать из этого церемонию, ведь ваша религия основана на обмане. Нью-Йорк не больше похож на Рай, чем Малеско. Теория воскрешения — смехотворна, а Алхимия — несостоятельная религия, как ни старайтесь».

За такие слова они могли бы наброситься на меня. За одну ночь нельзя изменить стиль мышления целого мира, это долгий, деликатный процесс, если, конечно, он вообще будет происходить. Пусть этим займется Кориоул. А в ту ночь перед ним стояла другая насущная проблема — побыстрее отделаться от нас с Лорной.

Я сыграл Прометея, и моя роль закончена. Лорна слишком долго была орудием в руках Иерарха, чтобы оставаться желанной гостьей в Малеско. Чем раньше мы окажемся в Раю и закроем за собой Земные Врата, тем лучше.

И мы покинули Малеско. И Врата закрылись. Я сомневаюсь, что на протяжении нашей жизни они когда-нибудь откроются вновь. То, что сейчас происходит за ними в Малеско, вероятно, очень интересно и волнительно — для малескианцев, — но это не наше дело. Кориоул знает, чего хочет, и сношения с Землей не запланированы.

Мы оставили радужно-красный город в муках революции и вернулись домой в Рай.

ЭПИЛОГ

Теперь она звалась Малеска. Вы понимаете почему.

Да, она красива. Ее пресс-секретарь, вероятно, не кривит душой, когда уверяет, что она — самая красивая девушка в мире, — если вам нравится такой тип красоты. Он слащав. Себе бы я такого не пожелал.

И все же жрецы в Малеско знали, что они делают. Они были толковыми психологами. Они придали ей те черты, которые наиболее импонируют малескианцам, и эти черты — необычайно человечны.

Пигмалион влюбился в Галатею, хотя он и знал, что она всего лишь кусок камня, не так ли? Но форма, придавшая камню красоту, была неотразима.

Лорна говорит, что любит меня. Это началось давно, еще до эпизода в Малеско. Она говорит, что ничего не изменилось. Но это, конечно, не так. Малеско сильно изменил ее.

Как до этой перемены я не находил в ней ничего привлекательного, так и при всей ее теперешней красоте Лорна, по сути своей, осталась прежней. Я знаю это, и жаль, что не могу этого забыть. Бесполезно сопротивляться силам, которые движут человеком, нацией или целым миром. Я не могу бороться с ними. А хотелось бы.

Потому что — к черту все клише — я люблю ее по-своему. Я не мог бы жить с ней, вы уже знаете, какова она. И вот поэтому я никогда бы не пошел вечером в то заведение, если бы знал, что она там поет.

Но я сидел, позвякивая льдом в бокале, и слушал ее голос. Они дали ей красивый голос. Я твердил про себя избитые истины, пытаясь не замечать прелести той песни, которая гипнотизировала всех в зале. «С лица воды не пить, — повторял я. Статен телом, а хорош ли делом. Синица в руках…»

Мои размышления были прерваны бурей аплодисментов. Я поднял глаза и увидел, как Малеска раскланивается. Каждое ее движение было преисполнено грации. Ее сияющие голубые глаза искали меня в полумраке, смущенные и решительные, какими они были всегда, когда она смотрела на меня.

Она не примет отказа. Она опять подойдет ко мне, как только смолкнут аплодисменты, сядет рядом и будет умолять красивым грудным голосом, мягким, как бархат, и сладким, как мед.

Я залпом допил коктейль, вскочил и направился к выходу. Позади стихли аплодисменты и раздался голос Малески: «Эдди! Эдди!»

У дверей я почти бежал.

Примечания

1

Миры переменчивые (лат.).

2

Непостоянство мироздания (лат.).

3

Возможность (всеобщность) вещей (лат.).