Карел Чапек - Библиотека современной фантастики. Том 11. Карел Чапек

— Ничего особенного, — ответил капитан, — просто они хотят нас слопать.

— С голоду? — изумился пан Бонди.

— Не знаю. Скорее всего из благочестивых побуждений. У них такой обряд, понимаете? Вроде причастия, что ли. У них это нет-нет да и прорвется.

— Ах, вот оно что, — пробормотал пан Бонди в задумчивости.

— Всякому свое, — ворчал капитан, — у них здесь одна страсть: сожрать чужестранца и закоптить его голову.

— Еще и голову закоптить? — Бонди передернуло от омерзения.

— Да это уж после того, как убьют, — утешил его капитан. — Они берегут эти головы на память. Вы видели сушеные головы в Окленде, в этнографическом музее?

— Нет, — сказал Бонд и, — я думаю… не такое уж это привлекательное зрелище — моя копченая голова.

— Пожалуй, вы для этого слишком полны, — позволил себе сделать критическое замечание капитан. — Поджарого копчение не изменяет так основательно, как жирного.

Весь вид пана Бонди изобличал необычайное беспокойство. Поникнув, сидел он в своем бунгало на коралловом острове Герегетуа, который приобрел перед самым началом Величайшей из Войн. Капитан Трабл неодобрительно хмурился, поглядывая на заросли мангрового дерева и бананов, окружавших бунгало.

— А сколько здесь туземцев? — неожиданно спросил он.

— Примерно сто двадцать, — ответил Г.X.Бонди.

— А нас?

— Семь вместе с поваром-китайцем.

Капитан вздохнул и поглядел на море. Там стояла на якоре его яхта «Паппета», но чтобы попасть на нее, пришлось бы пройти по узкой тропинке, петлявшей в мангровой чаще, что представлялось ему совсем небезопасным.

— Алло, маэстро, — окликнул он Бонди немного погодя, — собственно, о чем они там спорят? О границах каких-нибудь?

— Куда там! О сущих пустяках!

— О колониях?

— И того пустяковее.

— О… торговых договорах?

— Нет. Всего-навсего об истине.

— О какой такой истине?

— Об абсолютной истине. Понимаете, каждый народ хочет знать абсолютную истину.

— Гм, — буркнул капитан, — а собственно, с чем ее лопают, эту истину?

— Да ничего тут особенного нет, просто такая у людей страсть. Вы слышали, что там, в Европе, и вообще… везде… объявился этот… как его?… ну понимаете… бог.

— Слышал.

— Так вот, это все от него, понимаете?

— Нет, не понимаю, мил человек. По-моему, всамделишный бог завел бы на свете порядок. А этот ваш ненормальный и невсамделишный.

— О нет, сударь, — возразил Г.X.Бонди, явно обрадовавшись возможности поговорить с непредубежденным и бывалым человеком. — Я вам говорю, этот бог настоящий. Но признаюсь, он слишком великий.

— Думаете?

— Думаю. Он бесконечен. И в этом вся загвоздка. Понимаете, каждый норовит урвать от него кусок и думает, что это и есть весь бог. Присвоит себе малую толику или обрезок, а воображает: вот, мол, он целиком в моих руках. Каково, а?

— Ага, — поддакнул капитан, — да еще злится на тех, у кого другие куски.

— Вот именно. А чтоб самого себя убедить, что он у него целый, кидается убивать остальных. Понимаете ли, как раз потому, что для него важно завладеть целым богом и всей истиной. Потому он не может смириться, что у кого-то еще есть свой бог и своя истина. Если это допустить, то придется признать, что у него самого всего-навсего несколько мизерных метров, или там галлонов, или мешков божьей правды. Предположим, если бы какой-нибудь Снипперс был всерьез убежден, что только его, Снипперсов, трикотаж — лучший в мире, он без зазрения совести сжег бы на костре любого Масона вместе со всем его трикотажем. Да только пока дело идет о трикотаже, Снипперс головы не теряет. Но он становится нетерпим, когда речь заходит об английской политике или о религии. Если бы он верил, что бог — это так же солидно и необходимо, как трикотаж, он позволил бы, чтобы всяк оснастил его по-своему. Но вы понимаете, в этом вопросе у него нет такой уверенности, как в торговле; поэтому он навязывает людям Снипперсова бога или же. Снипперсову истину — навязывает, ведя споры, войны, через всякую Дешевую рекламу. Я торговец и разбираюсь в конкуренции, но это…

— Минутку, — прервал его капитан Трабл и, тщательно прицелившись, пальнул по мангровым зарослям. — Вот так. Теперь, по-моему, одним меньше.

— Пал за веру, — мечтательно вздохнул Бонди, — и вы, применив насилие, помешали ему сожрать меня. Он погиб, защищая национальный идеал людоеда. В Европе люди испокон веков пожирали друг друга из-за, каких-то глупых идеалов. Вы, капитан, — милый человек, но вполне вероятно, что поспорь мы из-за какого-нибудь мореходного принципа, вы бы меня пристукнули. Видите, я и вам не верю.

— Прекрасно, — заворчал капитан, — стоит мне на вас посмотреть, и я кажусь себе…

— Отъявленным антисемитом, да? Это ничего не значит, я перешел в христианство, я, видите ли, выкрест. А знаете, капитан, что нашло на этих черных паяцев? Позавчера они выловили в море, японскую атомную торпеду. Установили ее вон там, под кокосовыми пальмами, и теперь поклоняются. Теперь у них есть свой бог. И ради него они готовы сожрать нас.

Из мангровых зарослей загремел воинственный клич.

— Слышите, — заворчал капитан, — честное слово, лучше уж я снова сдавал бы экзамены по геометрии.

— Послушайте, — зашептал Бонди, — а нельзя ли нам перейти в их веру? Что касается меня…

В этот момент на «Паппете» грохнул пушечный выстрел. Капитан слабо вскрикнул от радости.

28. У СЕМИ ХАЛУП*

Пока армии ведут бои всемирно-исторического значения и границы государств извиваются; словно дождевые черви, и весь свет образует гигантскую свалку, старая бабушка Благоушева у Семи Халуп чистит картошку, дедушка Благоуш сидит на порожке и покуривает себе буковые листья, а их соседка Проузкова, опершись о плетень, задумчиво вздыхает:

— Охо-хо-хо-хо!..

— И то сказать, — убежденно произносит Благоуш.

— И то, и то, — подхватывает Благоушка.

— Вот оно так и выходит, — откликается Проузкова.

— Что верно, то верно, — замечает дедушка Благоуш.

— Ну я то, — добавляет Благоушка, принимаясь за новую картофелину.

— Бают, тальянцу крепко наложили, — припоминает Благоуш.

— Да кто же наклал-то?

— Да будто бы турки.

— Это что ж, выходит, конец, поди, войне-то?

— Какой тут конец! Он нынче сызнова, шваб, попрет.

— На нас?

— Сказывают, супротив французов.

— Господи, выходит, сызнова все вздорожает!

— Охо-хо-хо-хо!.. Вздорожает.

— Вот тебе и «охо-хо-хо».

— И то верно.