Михаил Белов - Экспедиция инженера Ларина

— Врёт он! — громко бросил Щербань.

— Новиков, ты в карты играл с ним? — спросили из задних рядов.

— Играл.

— На деньги?

— На деньги.

— А сколько ты ему проиграл?

— Семьсот рублей…

Вершинин с тревогой следил за ходом суда. Ему не такого разговора хотелось. Неужели Саша не понимает? Надо же в корень явления заглянуть, выяснить причины, как и почему Новиков стал на такой порочный путь, а не копаться в известных всем фактах. Ведь во время предварительной беседы Новиков рассказал всё, даже то, чего не знали другие, например, о Щербане, которого отдельные молодые моряки считали образцом моряка и во всём старались подражать ему.

Саша, как и Вершинин, понимала, что настоящего разговора не получается. Но как повернуть ход заседания одним словом, одним вопросом? Такой вопрос был, она его чувствовала, а сформулировать никак не могла. Все поглядывали на председателя: давай, мол, закругляйся, всё ясно.

— Можно вопрос Новикову задать, товарищ председатель?

— Давай, Володя.

— Юра, ответь нам, как ты думаешь строить коммунизм?

«Молодец Данилов, — подумал Вершинин. — Наконец-то намечается настоящий разговор. Новиков должен раскрыть свою душу и взглянуть на себя как бы со стороны».

— Вопрос вам понятен, Новиков? — спросила Саша.

Юра никогда не задумывался над тем, строит он коммунизм или нет. На собраниях, когда речь заходила о долге, дружбе, коммунистическом отношении к труду, он обычно скучал. Ему казалось, что это общие, ни к чему не обязывающие слова. И сейчас, когда перед ним так прямо и конкретно поставили вопрос, он растерялся.

— Отвечайте же, Новиков!

— Я не знаю, не думал раньше…

— Когда же вы стали думать?

— Вчера после разговора с Иваном Константиновичем.

— И вы, не задумываясь, подписали обязательство коллектива работать и жить по-коммунистически?

— Щербань говорил, что это так, для формы.

— Что он наговаривает на меня? — огрызнулся Щербань. — Врёт всё!

— Не мешайте, товарищ Щербань. Товарищ Новиков, вы в смысл вопроса Данилова вникли? — допытывалась Саша.

— Да. Я так понимаю, что это о месте человека в жизни. — Волнуясь, Новиков облизнул сухие тонкие губы под чёрными усиками и впервые за вечер открыто посмотрел на товарищей. — Ребята, я виноват перед вами. Часто сознавал, что делаю не то и не так, а делал. Я считал себя очень умным, умнее других. Вчера и сегодня я о многом передумал и понял, что моё зло в моём «я»… Это по-честному. Я много забочусь о себе и думаю только о себе…

— Что верно, то верно, — бросил реплику Данилов. — Самолюбие у тебя ершится, как у кабана щетинка.

— Подстричь надо!

Саша постучала карандашом по графину.

— Мама меня любила и баловала. Она говорила, что я умница… Работала, не шадя себя, чтобы я всегда был хорошо одет. Лучшие куски за обедом отдавала мне. Я это принимал как должное, рос себялюбцем. Я любил маму, и я же доводил её до слёз. Виноват я перед ней, перед моей мамой… Одна она у меня была, умерла третьего дня, — тихо добавил Новиков, и сидевшие вблизи увидели, как слёзы навернулись у него на глаза. — Мне очень тяжело, ребята, поверьте. Вчера, когда капитан сказал, что Вася Соболев и Алексей Вершинин поручились за меня, во мне всё перевернулось. Я понял, что вы ещё верите мне. Я прошу простить меня. Даю слово, что приложу все силы, чтобы быть достойным членом коллектива.

Саша окинула взглядом моряков. Не только любопытство отражалось в их глазах. У некоторых они радостно блестели, у других светились сочувствием и жалостью. Это обрадовало Сашу: не было в глазах моряков той настороженности, которую она видела в начале суда.

— Новиков, у вас всё? Садитесь. Кто хочет выступить?

— Разрешите мне, — поднялся Соболев. Пробравшись вперёд, он посмотрел на товарищей, поправил волосы, потом заговорил горячо, взволнованно. — Мы только начинаем трудовую жизнь, и нам чаще и строже надо обсуждать свои поступки. Секретарь обкома, который был у нас, говорил, что на человека иногда находит туман. Так вот на Юру Новикова как раз и нашёл такой туман. Надо освобождаться от него, Юра, решительно и смело освобождаться! Мы поможем тебе в этом… Володя Данилов правильный вопрос тебе задал. Нам с тобой при коммунизме жить. Так давай готовиться к этой жизни, давай сейчас начнём трудиться по-коммунистически. Я не знаю, как товарищи, как ты, Юра, но я рад, что тружусь на «Урагане», что участвую в испытании техники коммунизма. — Соболев повернулся лицом к Новикову. — Мы с Вершининым поручились за тебя перед капитаном, Юра. Я убеждён — ты не подведёшь нас. — Соболев с минуту помолчал, как бы собираясь с мыслями. — Ещё о Щербане я хочу сказать. Вы, Щербань, не раз хвастались, что знаете физику, машины. Это хорошо. Но вы утверждали: миром будут править инженеры и техники. А вот это неверно. Нашей страной и в будущем будут управлять борцы, люди глубокого интеллекта, а не такие флюсы, как вы. Вы бедны душой, и нечего прятать свою бедность под лунной и космической романтикой. И есть прямая связь между вашим непониманием искусства и картёжной игрой, между пренебрежением к поэзии Пушкина и хамским отношением к своей семье. Вам, очевидно, нелегко с вашими взглядами на жизнь. Но поймите, что чем ближе к коммунизму, тем будет ещё труднее. Вы, Щербань, член нашего коллектива, и мы заставим вас уважать коллектив.

— Много берёте на себя, Соболев. Я как-нибудь проживу без вас. Молокосос! — пренебрежительно бросил Щербань.

Председателю суда подали записку.

«Новиков подпустил слезу, — говорилось в ней, — а вы и растаяли. Судьи тоже! Предлагаю салаку списать на берег».

Подписи под запиской не было.

— Кто писал записку, встаньте!

Никто не шелохнулся. В красном уголке стояла тревожная тишина.

— Не думала я, что среди нас есть трусы, — иронически заметила Саша. — Ну хорошо, мы сейчас найдём автора. Я получила записку от нашего боцмана. С вас и начнём, Кузьма Степанович. Скажите, пожалуйста, кто её передал вам?

Боцман назвал палубного матроса, тот третьего, третий четвёртого. Цепь замкнулась на Щербане.

— Никакой записки я не писал и не передавал, — отрезал он.

— Хорошо, — сухо произнесла Саша. — Новиков, чей это почерк?

— Щербаня! — Юра посмотрел на своего дружка и голосом, в котором звучали и упрёк и гнев, сказал: — Эх ты, а ещё другом назывался! Зачем врёшь, Коля?

— Отвяжись ты!.. — Щербань выругался.

Саша Поленова, посоветовавшись с заседателями, заявила, что она правом, предоставленным положением о товарищеских судах, удаляет Щербаня с заседания за неуважение к коллективу.