Филип Дик - Наркотик времени

Подойдя к ним, министр Френекси сказал:

— Как скоро Молинари будет в состоянии продолжить переговоры? Эрик и Тигарден переглянулись.

— Трудно сказать, — помедлив, ответил Тигарден.

— Часы? Дни? Недели? Последний раз это продолжалось десять дней. — Лицо Френекси исказилось от сознания собственного бессилия. — Я не могу оставаться здесь так долго. Если необходимо ждать более семидесяти двух часов, переговоры придется перенести. — Позади него консультанты, советники и военные из делегации Лилистар уже собирали бумаги. Представление заканчивалось.

Эрик сказал:

— Очень вероятно, что он будет неспособен заниматься делами в течение двух дней, это обычный срок в таких случаях; его общее состояние слишком…

Повернувшись к Приндлу, министр Френекси сказал:

— И вы как вице-секретарь не обладаете властью, чтобы продолжать переговоры? Какое отвратительное положение! Понятно, почему Земля… — Он замолчал. — Секретарь Молинари мой личный друг, — добавил он, — я искренне желаю ему скорейшего выздоровления. Но почему Лилистар должна нести одна все тяготы этой войны? Как может Земля постоянно колебаться, сделать решительный шаг? Ни Приндл, ни оба врача ничего не ответили. Френекси что-то сказал своей делегации по-лилистарски: они сразу встали, очевидно, собираясь покинуть помещение.

Конференция была сорвана благодаря неожиданному и почти фатальному приступу Молинари, По крайней мере, сейчас. Эрик испытывал громадное облегчение. Благодаря своей болезни Молинари удалось спастись. Но только временно.

Тем не менее это было уже что-то. Этого было да. статочно. Полтора миллиона землян, затребованных. Лилистар для своих заводов, не будут согнаны, кал стадо… Эрик обменялся с Тигарденом коротким понимающим взглядом. А тем временем инструмент Эрика без посторонней помощи продолжал свою работу.

Психосоматическое заболевание старого ипохондрика сохранило жизни громадного количества людей и это заставило Эрика переосмыслить значение медицины, последствия “лечения” в данных условиях. Ему казалось, когда он сидел и прислушивался к жужжанию своего прибора, что он начинает понимать ситуацию и то, что от него на самом деле требовалось, когда Секретарь ООН лежал головой на этом столе, ничего не видя и не слыша и находясь там, где проблемы переговоров с Френекси просто не существовало.

Чуть позже Джино Молинари сидел, опираясь на подложенные под спину подушки, в своей охраняемой спальне и расслабленно созерцал номер “Нью-Йорк тайме”, предоставленный в его распоряжение.

— Ничего, что я читаю, доктор? — слабо проворковал он.

— Ничего, — ответил Эрик, Операция прошла успешно; повышенное кровяное давление пришло в норму, которую можно ожидать от пациента в таком возрасте.

— Посмотрите, какой шум подняли эти газетенки. — Молинари передал первую страницу Эрику.

СОВЕЩАНИЕ НЕОЖИДАННО ПРЕРВАНО ИЗ-ЗА БОЛЕЗНИ СЕКРЕТАРЯ, ДЕЛЕГАЦИЯ ЛИЛИСТАР ВО ГЛАВЕ С ФРЕНЕКСИ ОСТАЛАСЬ В ОДИНОЧЕСТВЕ.

— Как они разнюхивают подобные сведения? — брюзгливо пожаловался Молинари. — Это представляет меня в дурном свете, как будто я ухожу в кусты в самый ответственный момент. — Он взглянул на Эрика. — Мне следовало дать отпор требованиям Френекси. — Он устало прикрыл глаза, — Я знал, что они потребуют. Уже на прошлой неделе.

— Не вините себя.

Насколько понятен для Молинари был побудительный механизм его болезни? Очевидно, ни в малейшей степени; Молинари не только не улавливал смысла своей болезни, но даже тяготился ей. Все происходило на уровне подсознания.

“Сколько это может продолжаться? — удивлялся Эрик, — При таком мощном противоречии между сознанием и подсознанием… возможно разовьется та-кая болезнь, от которой Секретарю не избавиться; она будет не просто смертельной — это будет конец”.

Дверь в комнату отворилась — на пороге стояла Мэри Райнеке.

Взяв ее за руку, Эрик вывел ее обратно в холл и закрыл за собой дверь.

— Разве мне нельзя его видеть? — возмущенно спросила она.

— Минуту. — Он изучал ее и никак не мог понять, насколько она ориентируется в ситуации. — Я хочу у вас кое-что спросить. Проводилось ли когда-нибудь психиатрическое обследование или лечение Молинари? — В карте об этом не было ни малейшего упоминания, но у него было предчувствие.

— С чего бы это? — Мэри поиграла замком молнии у себя на юбке. — Он не сумасшедший. Это было конечно верно, Эрик кивнул.

— Но его физическое…

— Джино не везет. Поэтому он всегда подхватывает какую-нибудь заразу. Никакой психиатр не избавит от невезения. — Мэри неохотно добавки: —. Да, он консультировался как-то у психиатра, в прошлом году. Но это страшный секрет; если об этом пронюхают газеты…

— Назовите мне имя психиатра.

— Еще чего, — Ее черные глаза блеснула злорадным торжеством; она смотрела на него не мигая. — Я не скажу даже доктору Тигардену, а он мне симпатичен.

— Наблюдая проявления болезни Джино, я почувствовал, что…

— Психиатр, — прервала его Мэри, — умер, Его убил Джино.

Эрик уставился на нее.

— Отгадайте, почему? — она улыбнулась. В ее улыбке была шальная злоба, свойственная девочкам-подросткам; бесцельная и прелестная жестокость, которая на мгновение вернула его обратно в детство, К страданиям, которые причиняли ему такие девочки когда-то, — Из-за того, что сказал этот психиатр, Я не знаю, что это было, но, по-моему, он напал на верный след…, так же, как и вы. Ну что, вы действительно хотите быть таким умным?

— Вы напомнили мне, — сказал Эрик, — министра Френекси.

Она рванулась от него к двери.

— Я хочу войти… До свидания.

— Вы знаете, что Джино умер сегодня во время переговоров?

— Да, ему это было необходимо. Конечно не насовсем; настолько, чтобы не повредить клетки мозга. И конечно же вы и Тигарден его заморозили — об этом я тоже знаю. Почему я напоминаю вам Френекси, этого,… — Она снова подошла к нему, изучающе осматривая. — Я абсолютно на него непохожа.

Вы просто стараетесь меня обидеть из-за того, что я им сказала.

— Что, по-вашему, я хотел, чтобы вы сказали?

— О желании Джино покончить жизнь самоубийством В ее голосе не было и тени сомнения. — Об этом знают все. Поэтому его родственники и пристроили меня сюда, чтобы быть уверенными, что каждую ночь кто-то лежит с ним в постели, уютно свернувшись калачиком, и наблюдает, как он меряет шалми комнату, когда не может уснуть. И при этом я всегда могу его образумить, восстановить, знаете ли, его веру в жизнь в четыре часа утра. Это тяжело, ноя это делаю. — Она улыбнулась. — Понимаете? А у вас есть кто-нибудь, кто делает это для вас, доктор? Когда вы просыпаетесь в четыре утра? Он покачал головой.