Клиффорд Саймак - Заповедник гоблинов

– Ну, и слава богу, – заметил Оп. – Перестанешь хныкать об утраченном наследии предков.

– Но чей же вы дух, если позволено будет спросить? – сказал Шекспир.

– Твой! – взвизгнул Дух. – Теперь я знаю! Теперь я знаю! Я дух Вильяма Шекспира!

На мгновенье наступила ошеломленная тишина, а потом из горла Шекспира вырвался глухой вопль ужаса. Одним рывком он вскочил со стула, перемахнул через стол и кинулся к двери. Стол с грохотом опрокинулся на Максвелла, и тот упал навзничь вместе со своим стулом. Край столешницы прижал его к полу, а лицо ему накрыла миска с соусом. Он обеими руками принялся стирать соус. Откуда-то со стороны доносились яростные крики Опа.

Кое-как протерев глаза, Максвелл выбрался из-под стола и поднялся на ноги. С его лица и волос продолжал капать соус.

На полу среди перевернутых тарелок восседала Кэрол. Вокруг перекатывались бутылки с пивом. В дверях кухни, упирая пухлые руки в бока, стояла могучая повариха. Сильвестр, скорчившись над ростбифом, торопливо рвал его на части и проглатывал кусок за куском.

Оп, прихрамывая, возвратился от входной двери.

– Исчезли без следа, – сказал он. – И тот, и другой.

Он протянул руку Кэрол, помогая ей подняться.

– Не дух, а идиот! – сказал он злобно. – Не мог промолчать. Даже если он и знал…

– Но он же не знал! – воскликнула Кэрол. – Он только сейчас понял. Из-за этой встречи. Может быть, какие-нибудь слова Шекспира пробудили в нем воспоминания… Он же только об этом и думал все эти годы, и, конечно, от неожиданности…

– Последняя соломинка! – объявил Оп. – Шекспира теперь не разыщешь. Так и будет бегать без остановки.

– Наверное, Дух отправился за ним, – предположил Максвелл. Чтобы догнать его, успокоить и привести назад к нам.

– Успокоить? – переспросил Оп. – Это как же? Да если Шекспир увидит, что Дух за ним гонится, он побьет все мировые рекорды и в спринте, и в марафоне.

Глава 21

Они уныло сидели вокруг дощатого стола в хижине Опа. Сильвестр лежал на спине у очага, уютно сложив передние лапы на груди, а задние задрав к потолку. На его морде застыло выражение глуповатого блаженства.

Оп подтолкнул стеклянную банку к Кэрол. Она понюхала ее содержимое и сморщила нос.

– Пахнет керосином, – сказала она. – И вкус, насколько помню, абсолютно керосиновый.

Зажав банку в ладонях, она сделала большой глоток и протянула ее Максвеллу со словами:

– А знаете, и к керосину можно привыкнуть!

– Это хороший, самогон! – обиженно сказал Оп. – Впрочем, – признал он после некоторого раздумья, – ему, пожалуй, следовало бы дать немножечко дозреть. Только он расходуется быстрее, чем я успеваю его гнать.

Максвелл угрюмо отхлебнул из банки. Едкая жидкость обожгла горло, фейерверком вспыхнула в желудке, но и это не помогло. Он остался трезвым и мрачным. Бывают моменты, подумал он, когда напиться невозможно, сколько и чего ни пей. А как хорошо было бы сейчас напиться до беспамятства и не приходить в себя дня два! Может быть, когда он протрезвеет, у него будет не так скверно на душе.

– Одного не могу понять, – говорил Оп. – Почему старина Билл так перепугался своего духа? А тут сомневаться не приходится. Он прямо-таки полиловел. Но ведь до этого они с Духом так хорошо ладили. Ну, конечно, сперва он немного нервничал – но чего и ждать от человека из шестнадцатого столетия? Однако, едва мы ему все объяснили, он даже обрадовался. И воспринял Духа с гораздо большей легкостью, чем мог бы его воспринять, например, человек двадцатого столетия. Ведь в шестнадцатом веке верили в духов, и поэтому встреча с духом не могла произвести впечатления чего-то сверхъестественного. И он был совершенно спокоен, пока Дух не заявил, что он – его дух. Но уж тогда…

– Его очень заинтересовали наши взаимоотношения с маленьким народцем, – сказала Кэрол. – Он взял с нас слово, что мы его свозим в заповедник и познакомим с ними. Он всегда в них верил, как и в духов.

Максвелл приложился к банке и пододвинул ее Опу, утирая рот тыльной стороной руки.

– Одно дело – чувствовать себя легко и свободно в обществе первого попавшегося духа, – сказал он, – и совсем другое – нарваться на духа, который оказывается твоим собственным. Человек внутренне неспособен понять и принять свою смерть. Даже зная, что духи – это…

– Ради бога, не начинайте сначала! – взмолилась Кэрол.

Оп ухмыльнулся.

– Ну, во всяком случае, он вылетел оттуда стрелой. Точно ему к хвосту привязали шутиху. Он даже щеколду не откинул, а пробил дверь насквозь.

– Я ничего не видел, – отозвался Максвелл. – У меня на физиономии лежала миска с соусом.

– Ну, радости эта заварушка никому не принесла, – философски объявил Оп, – кроме вон того саблезубого. Он сожрал целый ростбиф. С кровью, как ему нравится.

– Он никогда не теряется, – сказала Кэрол. – И из всего умеет извлечь выгоду.

Максвелл пристально посмотрел на нее.

– Я давно уже хочу спросить вас, каким образом вы-то очутились в нашей компании. Мне казалось, что после истории с колесником вы навсегда отрясли наш прах со своих ног.

– Она беспокоилась о тебе, – хихикнул Оп. – А кроме того, она любопытна, как не знаю кто.

– И еще одно, – продолжал Максвелл. – Как вообще вы оказались замешанной в это? Вспомним, с чего все началось. Вы предупредили нас про Артефакт… что его продают.

– Я вас не предупреждала! Я просто проговорилась. А потом…

– Вы нас предупредили, – категорическим тоном повторил Максвелл. – И совершенно сознательно. Что вы знаете про Артефакт? Вы должны о нем что-то знать, иначе его продажа вас не встревожила бы.

– Что верно, то верно! – сказал Оп. – Ну-ка, сестренка, выкладывайте все начистоту.

– Два нахальных грубияна…

– Не надо превращать это в комедию, – попросил Максвелл. – Ведь речь идет о важном деле.

– Ну, хорошо. Как я вам говорила, я случайно услышала о том, что его собираются продать. И меня это встревожило. И очень не понравилось. То есть с точки зрения закона в этой продаже нет ничего такого. Насколько мне известно, Артефакт принадлежит Институту времени и может быть продан по усмотрению его администрации. Но мне казалось, что Артефакт нельзя продавать даже за миллиарды. Потому что я действительно кое-что о нем знаю, чего не знает никто другой и о чем я боялась кому-нибудь сказать. А когда я заговорила с нашими сотрудниками о значении Артефакта, я увидела, что их это совершенно не трогает. И вот, когда позавчера вечером я поняла, как вы им интересуетесь…

– Вы подумали, что мы можем помочь.

– Я не знаю, что я подумала. Но Оп и вы были первыми, кого Артефакт интересовал. Однако я не могла говорить с вами откровенно. Взять и просто сказать. Во-первых, мне вообще не полагалось этого знать, а во-вторых, лояльность по отношению к Институту требовала, чтобы я промолчала. И я совсем запуталась.