Станислав Лем - Солярис

— Слушай, — сказала она, — есть что-то ещё. Я… на неё… очень похожа?

— Была похожа… но теперь… я уже не знаю этого точно.

— Как это?

Она смотрела на меня большими глазами.

— Ты её уже заслонила.

— И ты уверен, что не её, а меня?… Меня?…

— Да. Тебя. Не знаю. Боюсь, что, если бы ты и вправду была ею, я не мог бы любить.

— Почему?

— Потому что сделал ужасную вещь.

— Ей?

— Да. Когда были…

— Не говори.

— Почему?

— Потому что хочу, чтобы ты знал: я — не она.

Разговор

На следующий день, вернувшись с обеда, я нашёл на столе под окном записку от Снаута. Он сообщал, что Сарториус пока прекратил работу над аннигилятором и пытается в последний раз воздействовать на океан пучком жёсткого излучения.

— Дорогая, — сказал я Хари, — мне нужно сходить к Снауту.

Красный восход горел в океане и делил комнату на две части. Мы стояли в тени. За её пределами всё казалось сделанным из меди, можно было подумать, что любая книжка, упав с полки, зазвенит.

— Речь идёт о том эксперименте. Только не знаю, как это сделать. Я хотел бы, понимаешь…

— Не объясняй, Крис. Мне так хочется… Если бы это не длилось долго…

— Ну, немного поговорить придётся. Слушай, а если бы ты пошла со мной и подождала в коридоре?

— Хорошо. Но если я не выдержу?

— Как это происходит? — спросил я и быстро добавил: — Я спрашиваю не из любопытства, понимаешь? Но, может быть, разобравшись, ты смогла бы с этим справиться.

— Это страх, — ответила она, немного побледнев. — Я даже не могу сказать, чего боюсь, потому что, собственно, не боюсь, а только… как бы исчезаю. В последний момент чувствую такой стыд, не могу объяснить. А потом уже ничего нет. Поэтому я и думала, что это такая болезнь… — кончила она тихо и вздрогнула.

— Может быть, так только здесь, на этой проклятой Станции, — заметил я. — Что касается меня, то сделаю всё, чтобы мы её как можно быстрее покинули.

— Думаешь, это возможно?

— Почему бы нет? В конце концов я не прикован к ней… Впрочем, это будет зависеть также от того, что мы решим со Снаутом. Как ты думаешь, ты долго сможешь быть одна?

— Это зависит… — проговорила она медленно и опустила голову. — Если буду слышать твой голос, то, пожалуй, справлюсь с собой.

— Предпочёл бы, чтобы ты не слышала нашего разговора. Не то чтобы хотел от тебя что-нибудь скрыть, просто не знаю, что скажет Снаут…

— Можешь не кончать. Поняла. Хорошо. Встану так, чтобы слышать только звук твоего голоса. Этого мне достаточно.

— Тогда я позвоню ему сейчас из лаборатории. Двери я оставляю открытыми.

Она кивнула. Я вышел сквозь стену красного света в коридор, который мне показался почти чёрным, хотя там горели лампы. Дверь маленькой лаборатории была открыта. Блестящие осколки сосуда Дьюара, лежащие на полу под большими резервуарами жидкого кислорода, были последними следами ночного происшествия. Когда я снял трубку и набрал номер радиостанции, маленький экран засветился. Потом синеватая плёнка света, как бы покрывающая матовое стекло, лопнула, и Снаут, перегнувшись боком через ручку высокого кресла, заглянул мне прямо в глаза.

— Приветствую, — услышал я.

— Я прочитал записку. Мне хотелось бы поговорить с тобой. Могу я прийти?

— Можешь. Сейчас?

— Да.

— Прошу. Будешь с… не один?

— Один.

Его бронзовое от ожога худое лицо с резкими поперечными морщинами на лбу, наклонённое в выпуклом стекле набок (он был похож на какую-то удивительную рыбу, живущую в аквариуме), приобрело многозначительное выражение:

— Ну, ну. Итак, жду.

— Можем идти, дорогая, — начал я с не совсем естественным оживлением, входя в кабину сквозь красные полосы света, за которыми видел только силуэт Хари.

Голос у меня оборвался. Она сидела, забившись в кресло, вцепившись в него руками. Либо она слишком поздно услышала мои шаги, либо не могла ослабить этой страшной хватки и принять нормальное положение. Мне было достаточно, что я секунду видел её борющейся с этой непонятной силой, которая в ней крылась, и моё сердце сдавил слепой сумасшедший гнев, перемешанный с жалостью. Мы молча пошли по длинному коридору, минуя его секции, покрытые разноцветной эмалью, которая должна была — по замыслу архитекторов — разнообразить пребывание в этой бронированной скорлупе. Уже издалека я увидел приоткрытую дверь радиостанции. Из неё в глубину коридора падала длинная красная полоса света, солнце добралось и сюда. Я посмотрел на Хари, которая даже не пыталась улыбаться. Я видел, как всю дорогу она сосредоточенно готовилась к борьбе с собой. Приближающееся напряжение уже сейчас изменило её лицо, которое побледнело и словно стало меньше. Не дойдя до двери несколько шагов, она остановилась. Я обернулся, но она легонько подтолкнула меня кончиками пальцев. В этот момент мои планы, Снаут, эксперимент, Станция — всё показалось мне ничтожным по сравнению с той мукой, которую ей предстояло пережить. Я почувствовал себя палачом и уже хотел вернуться, когда широкую полосу солнечного света заслонила тень человека. Ускорив шаги, я вошёл в кабину. Снаут стоял у самого порога, как будто шёл мне навстречу. Красное солнце пылало прямо за ним, и пурпурное сияние, казалось, исходило от его седых волос. Некоторое время мы смотрели друг на друга молча. Он словно изучал моё лицо. Его лица я не видел, ослеплённый блеском. Я обошёл Снаута и остановился у высокого пульта, из которого торчали гибкие стебли микрофонов. Он медленно повернулся, спокойно следя за мной, по обыкновению слегка скривив рот в гримасе, которая иногда казалась улыбкой, а иногда выражением усталости. Не спуская с меня глаз, подошёл к занимавшему всю стену металлическому шкафу, по обеим сторонам которого громоздились сваленные кое-как груды запасных деталей радиоаппаратуры, термоаккумуляторы и инструменты, подтащил туда кресло и сел, опершись спиной об эмалированную дверцу.

Молчание, которое мы по-прежнему хранили, становилось по меньшей мере странным. Я вслушивался, сосредоточив внимание на тишине, наполнявшей коридор, где осталась Хари, но оттуда не доносилось ни звука.

— Когда будете готовы? — спросил я.

— Могли бы начать даже сегодня, но запись займёт ещё немного времени.

— Запись? Ты имеешь в виду энцефалограмму?

— Ну да, ты ведь согласился. А что?

— Нет, ничего.

— Слушаю, — заговорил Снаут, когда молчание стало угнетающим.

— Она уже знает… о себе. — Я понизил голос до шёпота.

Он поднял брови.

— Да?

У меня было впечатление, что он не был удивлён по-настоящему. Зачем же он притворялся? Мне сразу же расхотелось говорить, но я превозмог себя. «Пусть это будет лояльность, — подумал я, — если ничего больше».