Сергей Лукьяненко - Атомный сон (Cборник)

– Майк!

– Ну?

– Попробуй выйти. Если докажешь им, что не дракон…

– Иди к черту!

Я рассмеялся, сказал:

– Я уходить не собираюсь. Учти, ты умрешь как дракон.

– Пока не спешу умирать…

Он завозился:

– Драго, мне нужно развернуть рацию. Прикрой…

Переспрашивать я не стал. Даже если он собирается докладывать на базу, что сейчас погибнет, мешать не имело смысла. Я подвинулся, давая ему место, чтобы вытащить из рюкзака рацию. Потом лег на спину, отставил автомат подальше и надавил на спуск. Нескончаемо длинная очередь пробарабанила по ушам. Автомат умолк. Я стал неторопливо перезаряжать обойму. Майк тоже улегся на спину и медленно вытягивал из рации антенну.

Тонкий телескопический прут вытянулся метра на полтора. Братья, похоже, заметили его отблеск – пули засвистели чаще.

Расслабившись, я стал смотреть в небо – в низкую серо-свинцовую пелену туч. Казалось, подпрыгни посильнее – и можно ухватиться за вязкую грязную облачную вату. Ухватиться, повиснуть и уплыть с облаками куда-нибудь далеко-далеко, где нет ни монастырей, ни лесов, ни тягучей, безнадежно однообразной жизни. На маленькие тропические острова, которые никто не удосужился закидать ракетами, или в холодные антарктические льды…

Майк все нажимал и нажимал какую-то кнопку на рации. Наверное, встроенный микропроцессор подавал сейчас кодированный сигнал вызова.

Против воли я повернулся, посмотрел на Майка. Этого не стоило делать – от вида его сосредоточенных действий появилась глупая, бессмысленная надежда на чудо.

На рации светились крошечные разноцветные лампочки. Вздрагивала стрелка, показывая излучаемую передатчиком энергию.

– Да! – закричал вдруг Майк. – Да, это я!

Крошечные диски наушников шептали, а может, кричали что-то неслышное мне.

– Нет! Я не мог раньше! Нет, времени мало… Парк, парк, подснежнику нужен дождь по окружности! Берите пеленг! Сильный дождь! Быстрее! Здесь очень, очень сухо!

Я лежал, вжимаясь в холодную землю. Мне было не по себе. Что-то в словах Майка, в его вздрагивающем голосе выворачивало меня наизнанку.

– Если можно, если успеете… В квадрат 17-ЭР – град.

В его карте я уже разбирался. В квадрате 17-ЭР находился монастырь «У Небесных Врат».

– Рон… – Майк всхлипнул. – Рон, здесь очень мерзко. Здесь… здесь страшно, Рон. И очень… Нет, не радиация. Рон, я постараюсь! Я дойду, я ее отключу… Рон… У меня больше не оставалось выбора, я не хотел тебя выдавать… Не чушь! Я хотел сам… Но слишком уж сухо.

Он замолчал. И уже другим голосом произнес:

– Парк, подснежник понял. Сильный дождь на пеленг, град в квадрат 17-ЭР. Отсчет десять секунд, время достижения шестнадцать… Плотность поражения в радиусе пятьдесят – пять тысяч метров максимальная. Шесть… Пять… Четыре… Три… Два… Один… Ноль. Дождь пошел, понял. Рон, прощай!

Майк откинул рацию – так выбрасывают огнемет, в котором кончился заряд и который уже никогда не перезарядишь.

– Драго, открой рот, могут лопнуть перепонки… Сожмись, чтобы не задело. Да поможет нам Бог!

В неосознанном ужасе я вцепился в Майка, в скользкую, гладкую ткань его комбинезона. И почувствовал, как он прижимается ко мне. Нам было одинаково страшно на серой земле и под серым небом…

Тонкий нарастающий гул послышался с неба. Монастырские минометы? Они звучат не так…

В серой облачной грязи сверкнул огонек. Другой, третий… Словно звезды продырявили тучи и стремительно падали на землю. Я закричал и не услышал своего крика. Сотни, тысячи светящихся точек парили под облаками, опускались на нас. Гигантский огненный круг… Нет, не круг, а кольцо. И отверстие в кольце, крошечный кружок серого неба, приходилось точно над нами.

Я успел еще различить под каждым огоньком темную тень, когда сверкающее облако осело на землю. Нас колыхнуло, словно рушились горы; огненные, багрово-дымные стены вскинулись вокруг. Казалось, что горел даже воздух. Волны темного пламени пронеслись над холмом. И тяжелый, нестерпимый удар от взрыва тысяч кассетных боезарядов погрузил меня в мглу беспамятства, прокатился по телу раскаленным воздушным прессом…

Я открыл глаза от боли в плече. Майк тащил меня за руки по скользкому, горячему пеплу, и каждое движение отдавалось болью. Лицо его казалось маской из копоти и крови, лишь глаза оставались живыми. На шее у Майка вразнобой покачивались два автомата – мой АК и его «люггер». Я хотел сказать, что мой автомат можно теперь выбросить, но сил на это не было.

Тогда я посмотрел вверх.

Разорванные, искромсанные тучи медленно расплывались прозрачной дымкой. На лицо оседала мелкая водяная морось. А сквозь редеющие тучи проступало небо – темно-голубое, даже скорее синее, вечернее. Над горизонтом, в самом краю облачной проталины, желтел ослепительно яркий краешек солнца. Его свет коснулся обожженной кожи, и я напрягся. Но боли не было. А в воздухе, наполненном испарившейся влагой, вспыхнула яркая, словно нарисованная семью щедрыми мазками художника, радуга; протянулась от мертвой выжженной пустыни к горам. Горы стояли спокойные и непоколебимые, лишь снег на вершинах сверкал синеватым холодком.

– Майк, небо, – выдавил я из себя. Я чувствовал, что просвет скоро затянет. Майк должен взглянуть, он же никогда не видел неба.

Своих слов я не услышал, да и Майк, наверное, тоже. В ушах стоял непрерывный гул. Сморщившись от напряжения, Майк наклонился ко мне. Потом, поймав умоляющий взгляд, посмотрел вверх. И опустился в черную гарь рядом со мной.

Мы лежали под голубым небом, которого не было над Землей долгих двадцать лет. Высоко-высоко, над проклятой серой пеленой, над пылью и копотью, плыли белые пушинки облаков – настоящих, прежних облаков.

Я смотрел на их розовые, подкрашенные солнцем края и думал о том, что всегда представлял небо без них. Я просто забыл об их существовании, мне казалось, что в распахнувшемся однажды небе не окажется ничего, кроме голубизны.

Потом я потерял сознание.

5. «Отложенное возмездие»

Темнота несла меня в себе как ласковая, теплая морская волна.

Выныривать не хотелось. Болели лицо и руки, но боль казалась слабой, приглушенной. Когда я пытался что-то вспомнить, в памяти вставала клокочущая огненная стена, и я отшатывался, пугаясь собственных воспоминаний. Мир темноты был ласковым и спокойным, разум окутывала легкая дурманящая завеса. За ней пряталась боль, я чувствовал это и не пытался проснуться. Но снаружи, из сладкого дурмана, из обжигающего мира, где были боль, и движение, и ослепительный свет, меня звал чей-то голос.

Прошли тысячелетия, прежде чем я разобрал слова.

– Джек… Джекки… очнись…