Путешествие на Луну - Жорж Ле Фор
После нескольких минут молчания Леночка еще раз спросила:
— А сколько времени, папочка, продолжится наше путешествие?
— Около сотни часов, я рассчитываю достигнуть Луны 29 марта, в момент ее полнолуния… Мы не можем выбрать более благоприятное время.
Удовлетворившись этим ответом, девушка опустила головку на подушку и через пять минут уже уносилась на крыльях сна туда, куда бесстрашный гений ее отца должен был перенести ее на самом деле через несколько часов.
ГЛАВА XXII
Последняя ночь на земле. — Думы старого ученого. — Любовь к науке и любовь к дочери. — Решение Михаила Васильевича. — Неурочное посещение. — Разговор Вячеслава Сломки с профессором. — Зачем хотел старый ученый взять с собою Фаренгейта. — Опасения Леночки. — Приход Гонтрана и Фаренгейта.
Долго не спал в эту ночь Михаил Васильевич. Сильное волнение охватывало душу старого ученого при мысли о том, что наконец приближается решительный момент игры, ставкой в которой было познание неведомых небесных миров. Вся жизнь его была посвящена этой гигантской задаче, и вот теперь остается сделать последний шаг к ее разрешению! Нужно быть каменным, нужно никогда не видать чудной картины необъятного небосклона, усеянного мириадами звезд, чтобы не понять волнения отца Леночки.
Временами, однако его страстное стремление открыть истину вступало в борьбу с не менее сильным чувством родительской любви. Тогда Михаил Васильевич поднимал голову, и его взгляд, покинув листы бумаги, испещрённые математическими формулами, переносился на Елену.
Молодая девушка, устроившись на походной постели, спокойно спала с улыбкой на губах: без сомнения, она видела во сне любимого человека, и это видение вызывало радостное выражение на ее лице.
— Бедное дитя! — озабоченно шептал старый учёный, смотря на спящую, — имею ли я право рисковать ее жизнью в столь опасном предприятии?
Опустив голову, старик снова задумался: с одной стороны, его тревожила мысль о судьбе дочери во время неизвестного путешествия, с другой — он беспокоился о том, что будет с Леночкой, если ее оставить на земле одну, без руководителя и защитника. Правда, с Гонтраном она была бы в безопасности. Но Михаил Васильевич ни за что бы не решился расстаться с молодым человеком, помощь которого была так нужна во время экспедиции. Он мог бы, конечно, взять своим спутником одного Сломку. Но, хотя прежняя антипатия профессора к молодому инженеру и прошла, заменившись чувством, близким к дружбе, — однако до полного доверия было еще далеко. Михаил Васильевич был твердо убежден, — как он не раз и повторял это приятелю графа, — что истинный талант всегда скромен, и привычка инженера занимать место Гонтрана казалась ему гордым самохвальством.
После долгого раздумья старый ученый пришел к следующему выводу: так как он не может вполне довериться Сломке, то ему непременно следует взять спутником и Гонтрана; а так как Елена не могла расстаться с графом, то нужно взять в путешествие и ее. Порешив таким образом, Михаил Васильевич снова погрузился в свои вычисления и не заметил среди них, как прошла ночь.
Первые лучи восходящего солнца уже осветили вершину Котопахи, когда профессор потушил лампу и намеревался подкрепить свои силы сном. Вдруг у входа в палатку ему послышался чей-то шепот. Михаил Васильевич встал и приподнял полог, закрывавший вход. Перед ним стоял Вячеслав Сломка.
— Вы! — прошептал изумленно старый ученый. — Что случилось? Почему вы встали так рано?
— Тсс!.. Тише! — отвечал инженер. — Не нужно, чтобы другие нас слышали.
С этими словами приятель графа указал на палатку, где спал Джонатан Фаренгейт.
— В чем же дело? — спросил Михаил Васильевич, заинтересованный таинственным видом молодого человека.
— Войдемте в палатку, — произнес вместо ответа Сломка, — Там я вам объясню, что меня привело сюда так рано.
Осипов сел на свою постель, а Сломка завладел, вместо стула, чемоданом и, наклонившись к своему собеседнику, сказал:
— Вы серьёзно, Михаил Васильевич, рассчитываете взять с собою этого Фаренгейта?
При этом вопросе старый ученый не мог скрыть своего удивления.
— Что же вы хотите с ним делать? — спросил он. — Надеюсь, вы не намерены бросить этого несчастного на вершине Котопахи?
— Он может присоединиться к другим…
— Теперь уже слишком поздно… Подумайте, что извержение наступит сегодня в шесть часов десять минут, и все, что в этот момент будет находиться вокруг вулкана на расстоянии нескольких миль, подвергнется верной гибели.
— Эх! — нетерпеливо сказал инженер, — если бы даже этот янки превратился в кусок жареного мяса, горе было бы невелико… Не думаете ли вы, что Соединённые Штаты будут носить траур по этому своему гражданину?.. У вас, профессор, слишком короткая память, если вы забыли грубый ответ Фаренгейта в Ницце. А между тем, не явись гениальная мысль у Гонтрана заменить орудие вулканом, ваши планы все разлетелись бы в прах… И этому-то человеку, который помог мерзавцу Шарпу украсть вашу идею, — вы предлагаете место в своем снаряде?!.
Михаил Васильевич улыбнулся и, положив руку на плечо своего собеседника, отвечал:
— Не беспокойтесь, друг мой. Разве вы не понимаете, что я беру с собой американца из мести Шарпу?.. Сам лично я презираю и ненавижу этого негодяя, но попадись он мне в руки, — я бы ему простил… А Фаренгейт… о, Фаренгейт не таков!.. Он будет мстить врагу вечно, преследуя его до самых отдаленных пустынь Луны, и это будет справедливым возмездием Шарпу за его двойное вероломство.
— Без сомнения, с этой точки зрения вы правы, профессор, — пробормотал неугомонный Сломка, — но также справедливо и то, что вмешательство американца перевернёт вверх дном все ваши планы, столь хорошо задуманные. Одним человеком больше! — это легко только сказать.
— О, если вас беспокоит только это, то ваши опасения напрасны. Не забывайте, что наши каюты снабжены воздухом, водой и припасами в более, чем достаточном количестве.
— Гм!.. У этих янки, профессор, всегда ужаснейший аппетит, а лично у Фаренгейта желудок смело может считаться за двоих. Кроме того, его легкие могут в один чае поглотить по крайней мере кубический метр воздуха…
— Довольно! — перебил инженера старый учёный, — Наши запасы позволяют нам поделиться всем с американцем.
Сломка с видом сожаления пожал плечами.
— Ладно, пусть расходуется воздух и припасы, — проворчал он. — Но вопрос о тяжести… Вы, конечно, видите, дорогой Михаил Васильевич, почтенные размеры Фаренгейта: он весит не меньшей мере восемьдесят кило… А ведь в предприятии, подобном вашему, вес должен быть строго рассчитан, не правда ли?
Старый ученый слегка улыбнулся.
— О, если бы
