Марина и Сергей Дяченко - Рубеж. Пентакль

«Бабы… Понятно». Губительницы! Не уклониться нам от волнующих встреч.

В этом рассказе сюжет построен по правилам детектива, интрига держит в напряжении, ответы складываются в единую картину лишь в конце. Второй план – психологические и бытовые детали, сопровождающие интригу, – не менее интересен. Он дает убедительное описание нравов провинциальных ведьм. Что за сволочи эти душеньки! Хуже людей! Если б не мафия… то есть ковен, – всех бы до смерти искусали!

Хотя и ковен не подарок. Игоря приговорили только за то, что он начал догадываться о происходящем. Расправились с Константином, который не смог промолчать, смириться с бессилием человека в этом завороженном мир-городе. Мафия есть мафия. Губительница. Страшная М. Люди для нее – мухи: прихлопнуть назойливого не составит труда.

В рассказе получает объяснение слово «пентакль». Стихи Николая Заболоцкого («которого за некромантию и упекли») настолько органично вписаны в контекст, что появляется догадка: здесь отправная точка всей истории. «Зверь из Бездны» сумел внушить мысль о магических свойствах этого стихотворения не только Константину.

«Для тех, кто понимает, – непробиваемая вещь! Вот за такие шутки Заболоцкого и отправили в не столь отдаленные».

Еще бы! Власть боится людей, не боящихся власти. Слово, созданное магом, действительно может стать оружием – для тех, кто понимает.

5.2. «Богдана»

Огромная полосатая кошка с золотой коронкой во рту смеется над девчонкой. Какая из тебя ведьма, доченька? Сучка ты облезлая! Мокрохвостка, а не ведьма!

Тигровая такая кошка. Оборотень из теневого мира.

Шепот за спиной и ненависть в глазах вредной сиротки пробуждают сочувствие к любящей супруге. За что ей такая напасть? Хворает Клавдия. «Даже золотая коронка во рту, кажется, потускнела». На эту деталь не обращаешь внимания до финала, до слов «во рту ее (кошки размером с овчарку. – В. Б.) вроде бы светилась золотая искра».

Тут все держится на намеке, на подводке. Мало ли что померещится обиженной женщине: «Ах, я кошечка? Спасибо! Назови еще и мышеловкой!» Мало ли что приснится в духоте. А брешут не только собаки. Был ли мальчик-то? – который утопленницу видел? Автор ничего не утверждает и не подписывается под нашими догадками – просто излагает историю, полную сплетен и недомолвок. Но делает это так, что подпись и не нужна. Удачная композиция и выверенная подача фактов превращает бытовую драму в мистический триллер. Психологическая достоверность не оставляет камня на камне от добрых сказок про злых мачех. Слишком убедительно для сказки.

Один из самых жутких рассказов во всем «Пентакле».

5.3. «Сердоликовая бусина»

«Мы – скифы… Для них эта страна была чужой. Как и для нас».

Родина, за которую больно, которую не хочется называть Родиной… Максим (помните пришельца Мака Сима из «Обитаемого острова»?) говорит о Стране Советов, но и в наши дни его слова не лишены смысла. Увы.

Археологи, на законном основании (наука требует!) раскапывающие древние захоронения, похожи на физиков, испытывающих атомную бомбу. Расщепляют основы, высвобождают связанную временем энергию. Последствия могут стать необратимыми. Мертвые должны покоиться в земле. «Патологоанатом не носит домой трупы из морга».

Истории о девушках, чьими судьбами распорядились родители, были известны еще во времена скифов. Обычные, совершенно реалистические обстоятельства высветила игра, и уже нет нужды в сказке, приподнимающей над обыденностью отношения молодых людей. Чудеса – бывают. Сказка не обязательна. Встреча двоих тоже может стать чудом.

Искусство Нины настолько велико, что «оживляет» даже слова, которых та не могла знать, – если, конечно, не предположить, что она незаметно стояла за спиной Максима, слушая вместе со звездами и мертвецами стихи «про Афродиту Аргимпасу» и улыбаясь своим мыслям об этом странном человеке, не любящем необратимые поступки.

Вряд ли кто-то определит, насколько смешалась ее душа с душой скифской девушки, разбуженной в ту ночь жертвенным обрядом и стихами.

Сердолик будет светить им обеим.

5.4. «Аттракцион»

Двое – Он и Она – прожили виртуальную жизнь, находясь в душном павильоне, по соседству с чертом и ангелом, и эта жизнь не задалась, потому что… просто потому, что «все было пасмурно и серо». Не смею настаивать на такой трактовке рассказа. Она не обязательна и даже не нужна. Замените «виртуальную» на «пустую», «в павильоне» на «в одиночестве», содержание от этого не изменится ни на йоту.

«Сизифы в конце рабочего века, согбенные над опостылевшим камнем» – такое начало у истории, таков финал двух жизней. А в парке львы гоняются за оленями, ждут старта звездолеты, и все тут по-прежнему, все как в жизни, почти забытой после стольких лет ее отсутствия; а вот и он, лгун-япошка, наследник того зазывалы, что обещал страстей навалом. «Еле отвязавшись от сумасшедшего билетера, они шагнули в пасть»…

Что случилось с вашими глазами, поседевшие и состарившиеся? Теперь вы видите то, чего не замечали молодым, зорким взглядом. Причуды зрения. «Осенно страсная узаса! Осенно!» Чудесный черт, могучий ангел – теперь они выглядят так, как и должны выглядеть. Расфокусированные старческие зрачки превращают явь во что-то иное, неожиданное и чудесное. Известно – старый как малый. Два смешных состояния. Два полюса мудрости.

«Он отмахивался от черта тросточкой, Она удерживала пекинеса, желающего цапнуть ангела за пятку». Все правильно. Им снова хорошо вдвоем. Теперь. На закате.

Молодость и ожидание счастья никуда не исчезают. Пускай врут зеркала и шагреневой кожей сжимается время, наплевать; «один плюс один все-таки три» и даже больше. Двадцать лет бывает и в семьдесят. «А если вы не умеете считать, то возьмите калькулятор». Зайду туда, обязательно зайду, пусть и меня пугнет своей релятивистской арифметикой ряженый японец. И сдачу пусть даст, хитрец!

5.5. «Панская орхидея»

«Стоял флигель-золотопогонник прощальной памятью, словно наглядеться на мир хотел». А мир превратил его в груду битого кирпича.

Анной звали девушку, которую когда-то заперли во флигеле-золотопогоннике. Немец-управляющий, рыжий колдун, нарек ее по-своему: Орхидеей. И цветок новый ее именем назвал. Растет цветок, опутывает корнями учительницу Ганну Петровну. Из раскрывшегося бутона вместе со сладким томным ароматом выползают змейками воспоминания, вгрызаются в мозг, сплетаются в голове личностью-паразитом, подавляя чужую душу, питаясь чужим телом, чужой молодостью.