Эдвард Митчелл - Спектроскоп души

Да и потом, если даже исключить личные интересы, разве не обязан он вмешаться в ситуацию ради блага всего общества, ради свободы всего мира? Неужели следует позволить Савичу триумфально шествовать по пути, указанному его создателем, доктором Раппершвиллем? Ведь он, Фишер, – единственный человек в мире, который может  сорвать эти амбициозные планы. Разве не наступил тот момент, когда настоятельно требуется Брут?

Последние дни пребывания в Париже были наполнены страхами и сомнениями и оказались настолько ужасными, что не поддаются описанию. Утром в день отплытия Фишер все-таки принял решение действовать.

Поезд до Гавра отправлялся в полдень, и в одиннадцать часов барон Савич появился в отеле «Сплендид», чтобы попрощаться со своими американскими друзьями. Фишер внимательно наблюдал за мисс Уорд. В ее поведении чувствовалась скованность, и это укрепило его решимость. В разговоре барон мимоходом обмолвился, что считает своим долгом через пару месяцев посетить Америку, где надеется с удовольствием возобновить свои прерванные знакомства. Когда он это говорил, Фишер заметил, что они с мисс Уорд переглянулись, и едва заметный румянец появился у девушки на щеках. Он понял, что положение становится отчаянным, а значит, требует применения отчаянных мер.

Он поддержал женщин из американской группы, которые уговаривали барона позавтракать с ними перед отъездом на станцию. Савич охотно принял сердечное приглашение. Вино он пить категорически отказался, ссылаясь на своего врача, который запретил ему употреблять спиртное. Фишер на минутку отлучился из помещения и вернулся с черной бутылкой, которая участвовала в сцене в Бадене.

– Барон уже выразил свое одобрение этому самому благородному из американских напитков, – заметил он, – и знает, что его употребление полезно в медицинских целях.

Говоря это, он вылил остатки виски из бутылки в стакан, который и предложил русскому барону.

Савич заколебался. Предыдущее употребление этого нектара было одновременно и приятным, и рискованным. Однако ему не хотелось выглядеть невоспитанным. Дело решило случайное замечание мисс Уорд.

– Барон, – с улыбкой произнесла она, – вы, конечно же, не откажетесь пожелать нам счастливого пути на американский манер.

Савич осушил стакан, и разговор перешел на другие темы. Тем временем прибыли экипажи.  Отъезжающие обменивались последними репликами с провожающими, когда Савич внезапно прижал ладони ко лбу и откинулся на спинку стула. Женщины в тревоге сгрудились вокруг него.

– Все в порядке, – невнятно произнес он, – голова закружилась… Скоро пройдет.

– Нельзя терять время, – вмешался Фишер. – Поезд отправляется через двадцать минут. Вы отправляйтесь, а я позабочусь о нашем друге.

Он торопливо провел барона в свою спальню. Савич упал навзничь на кровать. Повторились те же симптомы, что и в Бадене. Через две минуты он потерял сознание.

Фишер взглянул на часы. В его распоряжении оставалось три минуты. Он повернул ключ в дверном замке и нажал на кнопку вызова прислуги.

Затем, собрав силу воли, чтобы держать себя в руках, он снял с головы барона маскировочный парик и черную ермолку. «Боже, прости, если я совершаю ужасную ошибку! – подумал он. – Но я уверен, что так будет лучше и для нас, и для всего мира». Торопливо, но уверенно он открутил серебряный купол. Перед ним предстал диковинный механизм. Барон застонал. Фишер безжалостно вырвал из черепной коробки хитроумное устройство. У него не было ни времени, ни желания его исследовать. Он схватил газету, поспешно завернул в нее механизм и сунул сверток в свою дорожную сумку. Потом плотно прикрутил к голове барона серебряный купол и снова надел на него ермолку и парик.

Все это он успел сделать до того, как портье ответил на вызов. Когда тот появился, он сказал ему:

– Барон Савич заболел. Но причин для беспокойства нет. Пошлите курьера в отель «Атене» за камердинером барона Огюстом.

Через двадцать секунд Фишер уже сидел в экипаже, стремглав направляющемся к вокзалу Сен-Лазар…

Когда пароход «Перейра» был уже далеко в море, имея в пятистах милях за кормой остров Уэссан и без счета морских саженей под килем, Фишер достал из дорожной сумки сверток в газетной обертке. Зубы у него были стиснуты, губы напряжены. Он отнес сверток к борту судна и выбросил его в Атлантический океан. Сверток оставил на водной глади небольшой круг и исчез из вида. Фишеру показалось, что он услышал дикий крик отчаяния, и он закрыл уши руками, чтобы заглушить его. Над пароходом кружила чайка. Возможно, это кричала она.

Кто-то легонько тронул Фишера за плечо.   Он стремительно обернулся. Рядом с ним, у самого леера, стояла мисс Уорд.

– О Господи! – произнесла она. – Вы бледны, как смерть. Чем это вы тут занимаетесь?

– Защищаю  покой и свободу двух континентов, – медленно ответил Фишер. – А возможно, и свой рассудок.

– Неужели? – заметила мисс Уорд. – И как вы это делаете?

– Я уже сделал это, – мрачно ответил Фишер. – Я бросил за борт барона Савича.

Мисс Уорд звонко рассмеялась.

– Ваши шуточки, мистер Фишер, иногда становятся слишком рискованными, – заключила она.

Дочь сенатора

«The Senator's Daughter», The Sun, 27 July, 1879.

1. МАЛЕНЬКАЯ ЗОЛОТАЯ КОРОБОЧКА

Вечером четвертого марта тысяча девятьсот тридцать седьмого года нашей эры мистер Дэниэл Уэбстер Ванли посвятил несколько часов совершению довольно тщательного туалета. Завершив этот процесс, он предстал перед зеркалом и критически осмотрел результаты своего терпеливого труда.

По-видимому, он остался доволен произведенным впечатлением. Перед ним стоял привлекательный молодой человек лет тридцати чуть ниже среднего роста в безупречно сидящем вечернем костюме. Лицо в виде правильного овала с нежной кожей и утонченными чертами, высокие скулы и слегка приподнятые внешние уголки глаз, короткая верхняя губа, над которой нависали жиденькие, но аристократические усики, тонкие пальцы рук и необыкновенно маленькие ступни, обутые сегодня в бальные туфли из красного сафьяна, – все это безошибочно свидетельствовало о его чисто монголоидном происхождении. Зачесанные прямо назад длинные и жесткие черные волосы густой гривой падали на шею и плечи. На груди черного пиджака из тонкого сукна блестели дорогие украшения. Брюки-гольф стягивались на коленях алыми лентами. Чулки были из травчатого шелка. Лицо мистера Ванли излучало ум и здравый смысл, фигура выглядела в зеркале изящной и грациозной.

Внезапно внимание мистера Ванли привлекли негромкие, отчетливо произнесенные слова, долетевшие непонятно откуда. Он сразу узнал голос своего друга мистера Уолсингема Брауна.